Чувство вины

Девчонки, кстати, были повсюду, надели свои платьица и шортики и выскочили из домов, кто с великом, кто со скейтом, а кто с одной сумочкой. Девчонки заполнили улицы, повсюду развевались их волосы, поблескивали плечи, подрагивали груди. Девчонки были особенно свежи, ливень смыл с них усталость, сон и пляжный песок.

Подходящий денек для необременительного доброго дельца. Не собирался я в кино, фильмов интересных на афишах нет, да и не хотелось сидеть в темном зале в такую пору. Но вот помочь большеголовому, кем бы он ни был, мальчиком или девочкой, я не прочь. Передвижной донорский пункт прямо за углом, на Колинз. Открыл дверцу, поднялся.

Внутри никаким дождем и не пахло, ароматы цветов и местных красавиц сюда не проникали, а если и проникали, то хирели, столкнувшись с дезинфекцией и упорядоченностью. В кресле полулежал толстяк. К скважине в локтевой вене присосался гибкий трубопровод, гонящий кровь в стерильный резервуар. Жирными пальцами свободной руки толстяк ласкал тачскрин. Второе кресло пустовало.

– Хочу отдать кровь детям, – вальяжно и даже игриво поприветствовал я медсестру.

Интересно, она голая под халатом?

Медсестра выдала анкету, указала маленький столик, а сама скрылась в кабинке в корме автобуса. Улыбнувшись мужчине в кресле – мол, мы с тобой, мужик, братаны, – я принялся заполнять анкету.

– Имя?

Вывел имя.

– Возраст?

– Сколько тебе годиков?

Вопрос из детства.

– Тридцать пять.

– Занятие?

– Простите?

Руководитель.

– Проституцию практиковал?

– Чего?

– Проституцию практиковал?! – повторила анкета. – Ханьки-паньки за бабки? Подставлялся за лавэ?!

Я сделал вид, что не заметил странный вопрос, и перевел взгляд дальше. Но анкета не собиралась сбавлять напор.

– Сексуальными услугами за деньги пользовался?

– Секс с мужчиной, пускай даже один-единственный раз, был?

Я отер капли, ни с того ни с сего выступившие над верхней губой. Искоса глянул на лежащего в кресле. Не лыбится ли подленько? Нет, уставился в свой гаджет. Усилием воли я вернул глаза к анкете. Не я читал вопросы, а вопросы гаркали на меня. Держали за подбородок, заставляли не отворачиваться, прямо в глаза смотреть и даже будто лампу в лицо направили.

– Болеешь чем-нибудь, что может стать угрозой для других? В террористических организациях состоишь? По уголовке привлекался?

– Вы меня не за того приняли! Не состою я нигде. Не болею, не умею, не был…

– Наркота, шлюхи, стволы, экстремистская литература?

– Нет!

– Отмывание денег? Незаконная трансплантация органов?

– Нет!

– В пытках участвовал, мирных жителей расстреливал? Геноцид, военные преступления?

– Да нет же!

– Жалкий ты человек.

Анкета закончила экзекуцию, вдруг потеряла ко мне интерес, отвернула лампу.

– Почему я жалкий?

Анкета молчала.

– Почему?! Отвечай, а то изорву в клочки!

Я крутанул обратно на себя воображаемую лампу и даже умудрился обжечься о воображаемый плафон.

– Изорвешь? В клочки? – передразнила анкета. – Какие мы вдруг стали гордые. Ну, изорви, тебе меня новую дадут. Да что там новую, я теперь навсегда в твоем сердце. Ведь, правда?

В сердце она навсегда. Мразь.

– Ты что надулся?! К мамочке захотел? Ладно, ладно, не кипятись. Ранимый какой… Ты живешь, как гусеница в коконе. Спишь, а не живешь. Конформист, ничтожество. Дожил до тридцати пяти и ни разу не кидал камнями в полицейских, не забрасывал правительственные учреждения бутылками с зажигательной смесью, не состоял в повстанческих отрядах, не фотографировался с калашом наперевес на фоне зарослей, незаконным оборотом не занимался, не участвовал в массовых казнях женщин и стариков – перечисляла анкета мои грехи. Даже ни одной донорской почки не толкнул на черном рынке! Кто ты после этого, а? Я таких хаваю на завтрак! Думал, добренькое дельце по-быстрому обтяпать? Да ты всего себя обкорнал! Все свои мечты съел в детстве вместе с соплями! А ну прекрати ногти кусать!

Я не мог ни оправдываться, ни соглашаться, лоб горел, строки поплыли. Обкорнал, обкорнал… В моем возрасте Христос уже вдоволь нараспространялся экстремистских идей, увлек за собой шлюх и два года как воскрес! А я до сих пор не то что воскреснуть, я даже умереть не пытался. Любил ли я за деньги? Обращался ли сам к платной любви? Стыдно так, что кожа зудит. Чешусь весь. Не любил, не обращался. Чертово интеллигентское детство – книжки, где потные гимназисты торопливо овладевают чахоточными гетерами, весь аппетит отбили. Так и вижу корешки томов, орущие с полок: «Грязь! Стыд! Позор!» Конечно, пацаны с работы регулярно ездят к шлюхам, с собой зовут, но я никогда. Даже горжусь – я за любовь не плачу. Я не против коротких и, в известном смысле, случайных связей, но не за деньги.