Чувствуй

Она сидела напротив, время от времени кипятила чайник и доливала кипяток в кружку. Не отводила взгляда от рыже-каштановых веснушек на его носу и щеках, смягчающих острые черты лица и пугающую черноту глаз.

Потом он замолкал надолго. Пока не восстановится дыхание от бесконечных поцелуев и крепких объятий. Они оба скучали друг по другу.

Днём квартира 64 обычно была пуста. Они гуляли по городу, улыбчивые, счастливые. Он любит фотографировать, у него сотни её снимков. А его нет ни на одной фотографии, которые развешены на стене в её гостиной. Он – только её. О нём не знает никто. Никогда не узнает.

Они проводили часы в парке. Их уголок – самый дальний, там, где стоит одинокая деревянная лавочка со спинкой. Он лежал на её коленях, ловил руками золотистые листья.

– Пушкин тоже листья ловил. Или Есенин… Не помню. Слушай, а вдруг они прямо на листьях стихи писали?

– И конечно носили с собой пузырек чернил.

– Может, не чернилами?..

– Чем тогда, кровью?

Он опустил руки, большой желтый лист в коричневых пятнах упал на лицо, закрывая глаза. Она видела только губы, растянувшиеся в смущенно-виноватой улыбке. Молчание. Потом он убрал лист с лица, положил ей на голову.

– Не говори так.

Она вздрогнула, вспомнив, что он потом будет говорить так же.

Ночи были уже холодными, но им не было холодно под тонким одеялом. Просыпаясь в полночь, он долго смотрел на её раскиданные по подушке волосы, казавшиеся чёрными в темноте. Иногда, если совсем не спалось, он осторожно заплетал их в косички. Она будет злиться утром, такая милая и забавная. Но это будет позже.

Сейчас же он прижимал её к себе, вскользь касаясь обнаженного плеча подушечками пальцев. От неё пахло мёдом, и этот запах мешался с запахом спелых фруктов. Она, проснувшись, тянулась за поцелуем. Ей было всё равно, что будет потом, она старалась об этом не думать. Сейчас были только они, одни в бархате тёмной ночи. …

Наутро она пекла блины, ставила на стол вазочки с вареньем. Шарлотка как всегда не успела к его пробуждению и тихо сидела в духовке, когда он появился в кухне. Солнечные лучи пробежали по обнаженным плечам и торсу, словно хотели собрать все коричневые точки, которые когда-то подарили.

Она, поставив перед ним большую кружку золотистого чая, ворчала по привычке, что он, наверное, забыл о расческе ещё в начале своей долгой жизни. Он ухмылялся, притягивал за талию к себе и, глядя снизу вверх, довольно щурясь, говорил, что ночью ей это нравилось. Она, мягко освобождаясь, возражала, что тогда просто не до этого было.

До обеда они сидели дома. Она писала, а он читал. Советовал, редактировал, спорил. Споры редко превращались в ссору, потому что для ссор у них было слишком мало времени.

– Давай хотя бы здесь они останутся счастливы.

Она ответила, порядком раздраженная его замечаниями и исправлениями. Ответила, и только потом поняла, что именно сказала:

– Ты сам исправил это перед уходом.

Он промолчал, потом очень осторожно положил тетрадь на стол, ушёл на балкон. Ему не хотелось вспоминать то, что он делает с ней перед уходом. Ему не хотелось причинять боль, но это было сильнее его. Он знал, что жестокость и боль – в самой его сущности, крови и костях.

Она приходила к нему через пару минут, дав остыть, укрывала клетчатым пледом. Подумав немного, забирала сигарету, затягивалась.

Холодало. Времени оставалось всё меньше.

Эти поцелуи на балконе всегда с едким привкусом дыма.

***

В фотоаппарате заканчивалась память. Целая серия снимков с венком из листьев, таких предсказуемых и ежегодных. Они оба их не любили, но он заставлял её надеть на голову кольцо сплетенных, жухлых, иногда мокрых листьев. Их внешний вид был не так уж и важен. Даже лучше, когда на снимках было видно, как глупо и типично выглядят эти фото.

– Всё как у людей.

Объяснял своё поведение он всегда с улыбкой. Она замечала в глазах грусть, которую он всегда пытался скрыть. Нет, не как у людей. Никогда не было и никогда не будет.

Ветер срывал большие резные листья, швырял на землю. Некоторые из них были ещё целые, золотые, точно живые, а некоторые уже изрезали коричневые морщины. Она пинала шуршащие кучки, мельком рассматривала узоры. Но в глаза бросались детали. То сгнившее с одного бока золото, то черно-бурые пятнышки. Напоминали ей о том, что будет дальше.

Дожди начинали идти чаще, и это казалось веселым – гулять под дождём. Он не признавал зонты. Она иногда брала с собой тонкий красный, но никогда им не пользовалась. Если они попадали под дождь, проще было добежать до подъезда, надеть капюшон…

Это весело. Создаёт иллюзию настоящей жизни.

Если во время дождя им не удавалось добежать до дома, убежищем становились пустой подъезд или беседка на детской площадке. Он распахивал куртку, прижимал её к себе, к тёплому мягкому свитеру вишневого цвета. Она вдыхала запах яблок и мокрых листьев.