Чужая беременная (СИ)

Он кивнул и под локоток вытащил маму на терраску. Маша вздохнула и пошла следом, провожать. Мама филигранно умела закатывать истерики и изводила ими и ее, и отца, сколько Маша себя помнила. Однако отец ее любил, а Маша старалась прощать и не обращать внимания. Матушка чем-то напоминала ей миссис Беннет из книги Остин «Гордость и предубеждение» — такая же недалекая и капризная, с таким же маниакальным желанием видеть дочь замужем.

На полпути к машине мама вырвалась и помчалась по вскопанной земле к соседскому забору. Маша охнула и прикрыла рот рукой. Михаил поливал грядки на своем участке.

— Ты! Бык-осеменитель!

— Мама, не надо!

Маша бросилась к ней, да куда там! Теперь маму не смог бы остановить даже бронепоезд.

Михаил повернулся к забору, перекрыв воду.

— Простите, вы это мне?

— Мама!

— Люся!

Никакой реакции.

— Как не стыдно! Вы разбили чужую семью!

В приступе патетики мама легко переходила с «вы» на «ты» и наоборот, а ругательства искусно маскировала изысканными фразами.

Михаил вопросительно посмотрел на Машу. Она не знала, куда деваться от стыда. И чем она думала, подтверждая мамины бредовые мысли?! Они с соседом только-только помирились…

— Люся! Поехали домой, моя черешенка!

Отец обходил маму с тылу, намереваясь произвести захват. К счастью, Михаил не отвечал на гневные мамины тирады. Он застыл, как суслик в степи, «столбиком».

— Вы сломали жизнь моему… А-а-а!

Маша и сама испугалась и чуть не взвизгнула, когда струя воды из шланга окатила маму с головы до ног.

— А-а-а! — вопила мама. — Ты! Ты! Вы! Это!

— Ой, простите, — невозмутимо произнес Михаил. — Палец соскочил.

— Люся! — Отец все же потерял терпение. — Марш в машину!

Ошеломленная мама вдруг послушалась и обмякла на муже.

— Отведи меня, Жорик…

— Доча, включи телефон, — попросил отец, запихнув жену на переднее сидение. — Я тебе позвоню.

— Хорошо, пап, — вздохнула Маша.

Когда машина скрылась за поворотом, она посмотрела на соседский участок. По-хорошему, надо извиниться за скандал, устроенный мамой. И за собственную глупость. Однако Михаила за забором уже не было.

Маша поплелась домой. Завтра, все — завтра.

Мамина истерика отняла последние силы. Маша даже посуду бросила немытой, заперла дверь и, не раздеваясь, упала на кровать.

Насыщенный выдался денек. Ноги гудели от усталости, голова — от стресса. Хуже всего, это не конец истории. Мама непременно обсудит Машину беременность с Толиком, и неизвестно, во что все это выльется. Но больше всего Машу беспокоил сосед. Какая же она свинья! Так его подставила…

Сон не шел. Поворочавшись, Маша решила, что ей не хватает воздуха. Она накинула теплый платок и вышла на терраску. Уже стемнело. Лампочку над входной дверью облепили мотыльки. Маша села на ступеньку крыльца и прислонилась боком к столбику перил.

— Мяу…

Из темноты к ней под ноги прыгнула белая кошечка.

— Ду-у-уся, — протянула Маша. — Кис-кис.

Она подхватила Дусю и посадила ее на колени. Пальцы утонули в мягкой шерстке. Кошка довольно заурчала.

Отчего-то за Марусю было тревожно. Вроде бы Михаил ее не одну оставил, с родителями, а нет-нет, да и прислушивался, что творится на соседнем участке. Из дома доносились крики, окна-то открыты, но слов не разобрать.

Михаил с удивлением обнаружил, что у него появились срочные дела возле забора. Когда Марусина мать дурным голосом заорала с крыльца: «Жора!», он напрягся, не пора ли бежать на выручку. А уж когда набросились на него самого…

«А вот жалеть меня не надо!»

Ох, Маруся, Маруся… Как же тебя не жалеть, бедная девочка? Муж — козел, мать — истеричка, отец… Ладно, о нем он пока не сложил мнения, но тот хотя бы смог увести жену, так что, может, и не плохой человек. И Колька — то ли друг, то ли подружка, который даже жениться предлагал. Негусто…

Из выкриков Марусиной матери Михаил понял, что его считают отцом ребенка. Смешно, ядрена вошь. Неужели, Маруська так и сказала? Бедовая девка…

Он вернулся в дом, едва представление за забором закончилось. Видел из окна, как Маруся смотрит в сторону его участка, как бредет домой. Пусть отдохнет, бедолага. А перед тем, как лечь спать, он снова выглянул, словно хотел убедиться, что у соседки все в порядке.

Куда там! Маруся сидела на крыльце, такая одинокая и потерянная, что Михаил понял — надо идти и утешать.

Правда, Дуся быстрее него сообразила, что Марусе плохо, — разлеглась у нее на коленях и пела свои кошачьи песни. Может, он зря пришел?

Маруся подняла голову. В глазах блестели слезы, но она не плакала. Михаил молча сел рядом.

— Миш… прости… — пробормотала Маруся. — Я не со зла сказала, что ты отец. Это… сложно… объяснить…

— Да я уж понял. Не бери в голову. Если надо, могу и отцом твоего ребенка побыть, только ты ж понимаешь, если твой муж экспертизу потребует…

— Я им скажу правду, когда мама успокоится.

— А она когда-нибудь успокаивается? — фыркнул Михаил.

Маруся прыснула, засмеялась… и расплакалась.

= 17 =

Михаил неловко приобнял Марусю, легонько похлопал по плечу. Ожидал, что она вырвется — гордая же, не желает утешений, — а она доверчиво привалилась к его боку.