Чужая боль

Бросаю взгляд на Олинку. Глаза горят, язык обводит губы. Хорош, хорош, вижу… нравится.

— Ох, и почему я его себе не оставила? — сожалеет. — Раздевайся!

Антер не двигается.

— Олинка, — говорю, — я его хозяйка, он меня слушается.

— Правильно, конечно, — с долей обиды. — Но и меня тоже должен. Ты что, против, чтобы он разделся?

— Он мой! — повышаю голос.

— Не жадничай, всё равно я его уже видела. Ну покажи, хотя бы надпись!

Руки тянутся к пульту, сейчас ведь ни в чём не повинного парня мучить будет, если желанную игрушку не дают.

— Ладно, — говорю, желая убить сразу двух зайцев, — твой тогда пусть тоже разденется.

— Хорошо, — радуется.

— Вставай, — говорю её рабу, — раздевайся.

— Ты тоже, — добавляет Антеру. Оба дожидаются подтверждающего кивка от своих хозяек. Меня тошнит от собственной роли. У Олинкиного раба все колени кровоточат, но уж лучше подняться и раздеться, чем продолжать стоять на этих шипах.

— Давай я его полечу, чтоб тебе меньше забот было, — предлагаю, идя за медиком.

— Да ладно, ну его, — тянет, жадно следя за тем, как Антер раздевается.

Достаю походного медика, парень отшатывается, но перечить боится. Надеюсь, хуже не сделаю… Вручаю ему, пусть сам залечивает, так как похотливые ручки уже тянутся к чёрной надписи, и нужно спасать моё драгоценное имущество.

Олинка приседает, упираясь на колено, с вожделением рассматривает чёрные буквы. Сведу гадость поскорее! Сегодня же перепроверю, делают ли это где-нибудь ещё на чёртовом Тарине.

Ощупывает пальцами, прикасается языком. Антера ощутимо передёргивает. Олинка вскакивает:

— Он посмел выразить неприязнь!

Выхватывает кнут.

— Это мой раб! — осаждаю холодно. — Если бы он не выказывал неприязнь к кому-либо, кроме меня, получил бы уже от меня.

— На, — протягивает кнут. — Накажи сама.

— Не хочу, — отказываюсь. — Он правильно сделал. Это МОЙ раб! — подбавляю истеричных ноток. Олинка предпочитает не настаивать.

— Давай на колени, — командует. Антер стоит. Олинка начинает психовать.

— На колени перед госпожой!

— Я его хозяйка, — напоминаю.

— Так прикажи ему!

— Это мой раб!

— Ну ты же обещала! — такая непосредственная обида. — Скажу папе, что зря тебе подарили!

А вот этого не нужно, портить отношения с Корнелем я не собираюсь.

— Да что мне, жалко, что ли, — иду на попятную. Антер смотрит как на предателя, впрочем, быстро берёт себя в руки, становясь непроницаемым.

— Давай, раб, исполняй пожелания моей гостьи.

Ох зря я дура, дура! Олинка тут же заводится.

— Быстро на колени, скотина!

Антер исполняет, ему тут же суют под нос коленку:

— Показывай, какие удовольствия доставлять умеешь!

— Он мне доставляет, — вклиниваюсь, — а тебе пусть твои доставляют!

— Ну что тебе, жалко?

— Жалко! — начинаю разыгрывать истерику. Антер поднимается. — Это мой раб, мой первый раб! У тебя их вон сколько, зачем тебе мой? — ору, плачу, жалуюсь. Её глаза оборачиваются к своему, уже отложившему походного медика.

— Давай поменяемся, а? — предлагает тоскливо. — Хоть на денёк?

— Нет! — упрямо мотаю головой.

— Ну ты же сама сказала, чтобы он исполнял мои пожелания… Посмотри, он посмел подняться! Сам!

— Знает, что если я недовольна, меня лучше не злить!

— Да ну? — недоверчиво. Конечно, я ж ни разу ещё при ней даже не попыталась ударить. И потом, саму Олинку разозлило бы именно то, что поднялся. После просительно:

— Ну можно ещё чуть-чуть… Ну пожалуйста…

Вздыхаю, киваю. Что с такой сделаешь.

Берёт его руку, кладёт себе на грудь, закрывает глаза. Бедный мой раб не в силах сдержать гримасу отвращения.

— Ты видишь?! — орёт Олинка, бьёт его рукояткой кнута по лицу, я кидаюсь наперерез, ору, что он мой раб, она доказывает, что я должна его наказать… В общем, чудесно проведённый день, всегда о таком мечтала. Антер, то ли видя, что я скоро окажусь в тупике, то ли боясь, что решу поразвлечься с Олинкой, то ли желая хоть так защититься от нее, решает по-своему. Опускается на колени, хватает мои ноги, бормочет о прощении — за то, что прикоснулся к кому-то кроме меня, за то, что не удержался и скривился, за то, что прикоснулся без разрешения ко мне и ещё не знаю за что, Олинка всё же замахивается, ударяет кнутом — профессионально, не задев стоящую рядом меня, болезненно, он дёргается, кожа на спине лопается, он сжимает мои ноги сильнее, я ору на Олинку, что это мой раб… И понимаю, что второго такого кошмара просто не переживу.

— Кто тебе разрешал лечиться? — переключается вдруг на своего.

— Ты же сама разрешила! — отвечаю. Смотрит недоверчиво.

— Ну дай пульт, а? Хоть разок нажать…

Извращенка чёртова.

— Не дам! — упираюсь. — Он мой!

— Ну нажми сама!

— Не хочу!

Антер затих, не отпускает. Едва ощутимо трясётся. По спине льётся кровь.

— Идём, — говорит Олинка, хватая ошейник.

— Одень его! — напоминаю.

— Обойдётся, — злобно отвечает. — Он меня плохо развлекал.

— Госпожа, — взмолившись, восклицает раб. — Я же исполнял все ваши пожелания…