Чужая боль

Для себя он решил не стремиться во что бы то ни стало войти в доверие, расположить к себе мальчика, понимая и его состояние, и фальшь подобных специальных ухищрений. Решил быть требовательным, но не бояться «обидеть», если парень этого заслужит, не надоедать ему своим вниманием.

Действительно, через полгода Сережа значительно смягчился, умерил вспыльчивость. Он еще топорщился, но почти перестал грубить.

По натуре общительный, Сережа ребячьим чутьем точно определил неподдельный интерес Виталия Андреевича к его мальчишеским заботам, к школьным происшествиям и постепенно стал сам кое о чем рассказывать ему.

…Сегодня он был особенно откровенен. Только Виталий Андреевич открыл дверь, как мальчик, не раздеваясь, еще в коридоре, выпалил:

— Проклятый Ромка Кукарекин, опять ни за что ударил!

— А ты?

— Я ответил.

— Правильно.

— Но он сильнее, и мне досталось больше.

— Ничего. Надо подучиться приемам защиты.

— Подучусь. Ненавижу угнетателей!

— Их и надо ненавидеть. Вступайся за слабых, а себя не давай в обиду.

Сережа бросил портфель на пол, нацепил шапку на крючок вешалки, вытряхнул себя из пальто.

— Отхватил двойку по зоологии, — словно бы между прочим и как можно беспечнее сообщил он.

— Почему?.

— Не выучил.

— Почему? — уже резче, с нажимом, спросил Виталий Андреевич.

Сережа молчал.

— Так можно и уважение потерять.

Сережа дернул плечом, вроде бы: «Ну и ладно!», смело поднял глаза:

— И трояк по литературе.

К себе он всегда беспощаден, щепетильно правдив, даже если это ему невыгодно. Можно быть уверенным, что расскажет обо всем без утайки.

Теперь молчит Виталий Андреевич.

— Зато по геометрии — пять.

— Слабое утешение, — замечает Виталий Андреевич.

Вечером он обнаруживает в дневнике запись классной руководительницы: «На уроке литературы был невнимателен».

— Ну вот, пожалуйста! Чем же ты занимался на литературе! — с огорчением спрашивает Виталий Андреевич.

Ответ, как всегда, правдив, но малоутешителен:

— Обдумывал новую модель самолета.

Что делать с этим мальчишкой, чтобы он, при всем своем увлечении техникой и точными науками, не пренебрегал гуманитарными! Раиса рассказывала, что эта склонность проявлялась даже в раннем детстве. Как-то она спросила маленького Сережу: «Что тебе больше всего понравилось в зоопарке!». И услышала в ответ: «Красный трактор».

Может быть, для начала взять себе в помощники Фенимора Купера, Майн Рида и так пристрастить мальчишку к чтению! В конце концов, человек есть не столько то, что создала природа, сколько то, что он сам из себя сделал и что создают из него.

* * *

Их особенно сблизил день 9 Мая — двадцатая годовщина со дня победы над гитлеровцами.

Еще утром, после завтрака, Виталий Андреевич надел пиджак со всеми наградами, и восхищенный Сережа читал на медалях надписи: «За оборону Москвы», «За взятие Берлина», приглядывался к югославским, польским крестам… У Виталия Андреевича были, кроме ордена Красного Знамени, еще и две медали «За отвагу», и от них Сережа просто не мог оторвать глаз. «Другую медаль, — думал он, — можно получить и в штабе, а эти — только действительно за отвагу на поле боя». Про себя он решил, что непременно расспросит отчима об истории наград.

Кирсанов, Раиса Ивановна и Сережа вышли во двор. В саду белый цвет так облепил ветки, что они стали похожи на тугие початки. Буйно, махрово цвела сирень. С Дона тянуло свежим ветерком.

Они вышли на главную улицу. Ее зеленая стрела упиралась в телевизионную вышку, тянувшуюся к нежно-синему небу.

Виталий Андреевич любил свой город: тихие аллеи Пушкинской улицы, особнячки Нахичевани — каждый на свой лад, широкие проспекты, словно потоки, вливающиеся в Дон.

Военная судьба забрасывала Кирсанова и в сказочную Фергану, и в красавицу Вену, но он всегда как о величайшем счастье думал о возвращении в родной Ростов. Пусть к его руинам, но все равно в город, любимый с детства. Эта любовь удесятерилась позже, потому что Виталий Андреевич вместе с другими заново отстраивал его: сначала в воображении, потом на ватмане.

Расчищал во время субботников перекореженную бомбежками набережную, позже — строил проспект Ленина и Зеленый театр, Дворец культуры сельмашевцев и кафе «Белая акация».

Сейчас, когда Кирсанов шел по улице Энгельса, его не оставляло чувство гордости: вот какой мы ее сделали!

Еще в детстве знал Кирсанов все закоулки Ростова: вброд переходил речку Каменку, продирался сквозь парковые заросли у аэропорта, на пароме переправлялся на «левбердон» — так называли они левый берег Дона, облазил владения Ботанического сада и зоопарка.

В юные годы, работая слесарем на Сельмаше, свободные часы просиживал в библиотеке на тихой Книжной уличке, бегал в драмтеатр смотреть Марецкую и Мордвинова…

«Хорошо бы, — думал Виталий Андреевич, — передать и Сереже эту привязанность к родному городу. Чтобы потом, куда ни привела судьба парня, с нежностью вспомнил он памятник великому поэту на Пушкинском бульваре, где у священного гранита вечерами читают свои стихи молодые поэты…»