Чужая дочь

Галка задрала голову и рассматривала бронзовую люстру в виде перевёрнутого букета и лепнину из хоровода ангелочков на потолке. Места попались отличные, в третьем ряду. Прозвенел последний звонок, мамы все не было. Начался концерт, свет в зале притушили, только на подмостках горели фонари. Занавес распахнулся, из полумрака сцены вперед ступила женщина в серебряных туфлях и чешуйчатом платье. Прожектор обдавал ее то розовым, то зелёным светом, на шее мерцало ожерелье. Тягуче и сладко Шульженко запела: «Синенький скромный платочек, падал с опущенных плеч…» И Галка почувствовала вдруг такое волнение, такую прекрасную упоительную волнующую грусть, что полузакрыла в темноте глаза и слизнула с губы одинокую слезинку, скатившуюся по щеке вниз. Певица, словно почувствовав, что пора сменить тональность, затянула озорную песню про валенки. И вот уже Галка, вместе со всем залом притоптывала и прихлопывала, чуть ли, не подпрыгивая на месте. Где же мама? Пропустит самое интересное! Через некоторое время Галка забеспокоилась не на шутку – может быть маме стало плохо? Она ерзала на кресле, то и дело оглядываясь в сторону выхода, и вскоре совсем перестала обращать внимание на концерт. Пробираясь, сквозь шикающую публику, Галка выскользнула в фойе. Заглянула в уборные, театральный буфет и обратилась с вопросом к администратору. После того, как тот заверил, что никаких карет скорой помощи у Филармонии не наблюдалось, Галка слегка успокоилась. В зал возвращаться не хотелось, уходить тоже нельзя – мама вернётся, и, если не найдет её, то будет волноваться. Галка топталась в фойе, куда даже через закрытые двери пробивалось ликование и аплодисменты зала. Мама так не пришла. Галка одна возвращалась домой по пустынным ночным улицам, тревожно оглядываясь по сторонам.