Чужая корона

Назавтра та задача разрешилась. Гайдуки поймали на воротах хлопа, хлоп был из грабарей, он, говорил, только один и уцелел из всех тех девятнадцати, которых покойный князь Сымон посылал до дальних вырубок канаву копать… Ага! Тут надо вам объяснить. Канава — это вот что: хотел старый Сымон там верхнюю дрыгву осушить, чтобы после там, на сухом уже месте, искать пана Михала. Идея, прямо скажем, сумасбродная. Но старость, как известно, и не на такое способна. Но не рубить же старика за это! А кто рубил? Пан князь Мартын, а он, как самый именитый из гостей, был там тогда за старшего, послушал этого хлопа, послушал… Да этот хлоп и так просился до него и сам все охотно рассказывал! Вот он и выложил и про платочек, и про лопату, и про Якубовы мухли. Якуба сразу взяли под ребро, подвесили на крюк. Якуб сначала отпирался, а потом одумался и рассказал, что он ходил к Яде-ведьмарке, Ядя и дала ему этот платочек, а он, этот поганый Якуб, этот платочек, прежде чем грабарям его отвезти, испытывал на своей сабле. Пан князь Мартын про это услыхал, засмеялся, велел, чтобы Якуба сняли с крюка. Сняли. Принесли Якубову саблю. Лили на нее святую воду. Сабля сразу почернела. И вот уже только тогда, уже той черной саблей, пан князь Мартын Якубу голову и отрубил. Потом пошли они ловить ведьмарку, хотели ее живьем в землю закопать, то есть все по закону, не больше того. Но та ведьмарка уже неизвестно куда убежала. Тогда они спалили ее хату. А потом пан князь Мартын, не теряя времени даром, поехал до Великого князя. Пан князь Мартын приходился покойному князю Сымону двоюродным братом. А так как родных братьев у Сымона не было и сыновей уже тоже как бы не осталось в живых, то пан князь Мартын весьма справедливо надеялся на то, что Великий князь признает его, Мартына, законным наследником всех, прямо скажем, весьма обширных владений покойного.

Но, к великому сожалению князя Мартына, он был не единственным и неоспоримым наследником князя Сымона, потому что у того был еще один двоюродный брат, правда, уже по материнской линии, князь Федор. И этот князь Федор, хоть он и не был на том скорбном застолье, тем не менее быстро узнал о случившемся и оказался куда расторопнее, нежели князь Мартын, и поэтому первым прибыл в столицу и первым же подал соответствующий иск в великокняжескую канцелярию. Тут прибыл и князь Мартын и тоже подал иск — прямо в руки великому крайскому канцлеру. И вот тут-то и началась между ними, князьями Мартыном да Федором, тяжба. У одного истца были одни веские доводы в свою пользу, у другого другие. И оба они не скупились на канцелярские издержки. Что это означает, не мне вам объяснять. Итак, они были щедры. Однако дело о Сымоновом наследстве было до того серьезное и щекотливое, что великокняжеская канцелярия все никак не решалась представлять наверх свое какое-либо конкретное мнение, а Великий князь в свою очередь всякий раз не соглашался принимать от них это дело к оглашению окончательного решения. Он ссылался на то, что дело еще окончательно не досмотрено. Так что великий крайский канцлер был вынужден продолжать приглашать к себе именитых истцов на все новые и новые прения, князья страшно гневались, вновь жарко говорили о своих правах и не жалели чистых и нечистых талеров. А дело стояло на месте.

Будь я Великим князем, я бы решил эту тяжбу в один день: я бы присудил им двубой. То есть вот пусть выходят они один против другого при полном боевом вооружении, и пусть тогда Создатель укрепляет руку правому и ослабляет неправому. Прежний Великий князь именно так всегда и поступал в подобных сложных ситуациях. Но, как это давно известно, от поколения к поколению нравы мельчают, и наш нынешний Великий князь не составляет в этом исключения. Во время нашего последнего похода за Харонус я не раз был тому свидетелем. Вот, например…

Но к делу! Перед самым первым снегом, но еще по чернотропу, князь Федор не выдержал, явился к Великому князю и, почти не выбирая выражений, заявил, что если тот, то есть Великий князь, никак не может принять решения по этому вопросу, то тогда он, князь Федор, будет вынужден обратиться за помощью к Высокому Сойму. Пусть-де поважаное панство, согласно уложениям Статута, и решает, чья здесь правда — его или князя Мартына, — а потом уже Великий князь пусть соглашается с Соймом или же не соглашается. Говоря подобные речи, князь Федор очень надеялся на то, что большинство Сойма будет на его стороне. На это у него было довольно причин, но не будем сейчас на них отвлекаться. Лучше просто скажем, что Великому князю предложение передать дело на рассмотрение Сойма весьма не понравилось. Поэтому он сказал так:

— Любезный мой князь Федор! Что тебе тот Сойм? Во-первых, ты же знаешь, что раньше февраля нам никого здесь не собрать. А во-вторых, ты что, не слышал, как в корчме кричат? Так что ты, лучше, чем их слушать, делай свое дело. А когда сделаешь, тогда и приезжай, и тогда мы — и я, и Сойм, — справедливо рассудим, прав ты был или не прав. А не приедешь, ну так и не приедешь, на то твоя воля.