Чужая корона

Он назавтра утром и открылся. Это у меня на первом этаже, в Большой коронной зале, как тому и полагается. Их тогда, как я уже говорил, столько понаехало, что мои стрельцы еще загодя, с ночи, три ряда новых лавок доставили, чтобы все поместились. Они и поместились, расселись. Потом и я пришел, и тоже сел. Вышел великий крайский маршалок пан Зыгмунд Талала и доложил: вот, господарь, мы собрались на Сойм, будем решать державные дела по совести и справедливости, будем держаться старины, а новины не допускать, и от тебя того же ждем. Я встал, сказал ему в ответ вроде того, что я очень рад тому, что их так много сошлось, значит, радеет панство о державе, и это очень хорошо, и я буду вместе с ними радеть, стоять за старину, а новины не допускать, и сел. Ого! Они молчат, набычились! Они, я это точно знал, ждали, что я буду им про Цмока говорить, про побитых князей да панов, про то, что я тут ни при чем, а это стихия во всем виновата. А я промолчал!

Ну ладно, промолчал так промолчал. Опять выходит маршалок пан Талала и начинает зачитывать регламент. Регламент был такой: заседаний на четыре дня, с десяти и до шести, на первые три дня заявлена всякая мелкая дрянь (это не он, а я так говорю, а он хвалил), а на четвертый, он сказал, на весь день всего один вопрос, про Цмока. Я послушал Талалу, встал, сказал, что мне этот регламент годный, а как им? Они закричали, что годный. Значит, у нас сгода, говорю. И они ответили, что сгода. Тогда великий крайский писарь пан Мацей Вужака вышел и спросил: так записать? Мы закричали: записать. Писарчуки записали. После чего великий крайский маршалок пан Талала объявил, что Сойм считается открытым, начинаем первый день, будем обговаривать первый вопрос.

Первый вопрос был о налогах на ввоз к нам предметов роскоши. Обсуждали список этих предметов. Шуму было много, часа на три, восемь раз голосовали и переголосовывали, а получилось что? Да только то, что чужинское шипучее с перцем из списка вынести, потому что с перцем это разве роскошь, это только для здоровья, а вот зато чужинское же шипучее сладкое, как форменное баловство, обложить двойным налогом. Такая получилась сгода. Смех, да и только!

Вторым вопросом был запрет на порубку пущи в пятимильной полосе вдоль всей нашей границы — и на царской, и крунской, и на вольной, и на вражской сторонах. Вот это было правильно и своевременно, потому что пуща — это наш природный щит. Вопрос решился просто и почти единогласно. В него даже еще добавили: запретить не только рубку деревьев, но также и кустов, и даже сбор хвороста, наведение мостов и гатей и рытье всяких канав. И это тоже правильно, полная сгода.

Третий вопрос был о сборе дикого льна. Вот тут уже паны крепко заспорили. Одни стали кричать, что он уже не везде дикий, а если это так, то и меры на его налогообложение нужно срочно разделять и с тех, кто этот лен специально разводит, брать вдвое больше, чем с остальных. Это было одно мнение. Другое мнение было такое: нет, нужно все наоборот, потому что если этот лен уже не просто собирают, а имеют от его разведения дополнительные траты, то с них нужно налоги вдвое или даже втрое снизить. Короче говоря, сильно они схватились, долго спорили, все наше время вышло, куранты прокурантили, стемнело, и великий крайский маршалок пан Талала объявил заседание закрытым, писарчуки убрали перья за уши, а я встал и пригласил всех поважаных панов депутатов в соседнюю, закусочную залу, с тем чтобы там немного отдохнуть и подкрепиться. Мне на это была дана сгода, и мы перешли.

Там было хорошо: со столом я не пожадничал, стол был накрыт, как на свадьбу. Да и…

А что! Оно так исстари положено — я туда пришел и сел там уже не один, а вместе с Нюрой и Аленой. Алена была хороша! Скромна и в то же самое время очень привлекательна. А наряд на ней был такой расчудесный, что на следующий день, на заседании, нашлись среди поважаных панов депутатов такие бесстыжие собаки, которые хотели было даже поднять вопрос об усекновении расходов на содержание Палаца, то есть меня и моих. Вот до чего дошло! Но разумные трезвые головы этих собак быстро урезонили, и работа дальше пошла строго по регламенту.

Но я забегаю вперед. Так вот, Алена была очень хороша, паны на нее так и зыркали. А как еще сильней подвыпили, так стали в честь нее и здравицы выкрикивать. А как был объявлен балет и заиграла музыка, так нашлись среди них и такие горячие души, что со своих мест повскакивали и уже пошли Алену приглашать в первую пару, но я сказал: панове, это Сойм, а не пир, так что пока сидите. Они сели. Вышли мои танцоры, станцевали балет и ушли. Потом и мы все трое — я, Нюра и Алена — тоже скоро ушли. А паны депутаты еще посидели. А когда уже и они расходиться пошли, так пан Генусь Липка из Попечива бился на саблях с паном Карпом Смагой из Блинцов. Из-за кого они бились, не мне вам объяснять. И не мне же было их, этих панов, потом стыдить! И Алене было радостно.