Чужая мать

Обруч съехал на мостовую и упал, забренчав на булыжнике.

— За углом — налево...

За углом он и правда увидел вывеску, висевшую, как железный флаг, над каменным крыльцом: «Милиция». У крыльца застегнул пуговицу на воротнике. И как раз из отделения вышел милиционер и спросил юношеским голосом:

— Вам что, гражданин-товарищ?

— Н-ничего... Просто гуляю, — прозаикался Нефедов, взяв удочки на плечо. — Любопытно!

— Что тут может быть любопытного?

— Дом какой интересный! Колонны наполовину в стенах... Что здесь раньше было?

— Спросите чего полегче, — засмеялся милиционер и бравым движением расправил гимнастерку под поясом.

Уже на катере, уходившем от берега, Юрий Евгеньевич еще раз пожалел, что не о том заговорил с молодым милиционером, но внутренний голос прозвучал в оправдание: «А-а, отдыхаю я! Без меня разберутся с этим Васяткой».

А ночью ему приснился странный сон, который он запомнил. Первый в жизни. Как будто, застегнув пуговицу, он все же поднялся по ступеням просторного крыльца, вошел в милицию и потребовал, чтобы его пустили к начальнику.

Ему показали на дверь с надписью «Начальник». Надпись, надо сказать, была какая-то пугающе несолидная, буквы кренделечками, с завитушками. А когда Нефедов вошел, он обомлел от жути и хотел тут же бежать, но ему успели предложить:

— Садитесь!

Дело в том, что за столом красовался не кто-то, а он сам, Нефедов, и это он сам себе и предложил садиться. И вошедший Нефедов — в клетчатой рубашке, обыкновенный смертный — сел, а Нефедов из-за стола — в генеральской форме, от которой в глазах рябило, спросил:

— Что у вас?

Мямля и переминаясь в кресле, Нефедов-обыкновенный кое-как рассказал Нефедову-генералу, что с ним случилось, считая, что генерал поймет и возмутится — свой человек все же как-никак — и прикажет сейчас же выстроить целый батальон милиции против Васятки, учитывая, что там и пес, но генерал, ангельски улыбаясь, ангельски спросил:

— А зачем?

— Что?

— Связываться!

Тогда возмущение не на шутку охватило Нефедова-обыкновенного, он пустился в безостановочную речевую карусель, набиравшую скорость, пока генерал, как автоинспектор, не вынул полосатую палку из-под стола и не остановил его.

— Юра, — сказал он, — я ведь не за себя боюсь, а за тебя! Еще скажут, что ты сам принес им эти удочки продавать.

— Да!

— К тому же у тебя никаких свидетелей. Сын — малолетний родственник. И? И? — спрашивал Нефедов-генерал. — И ничего ты не сумеешь доказать, а у тебя отпуск. А отпуск, он... — и генерал пропел, заигрывая глазами: — Отпуск — он быва-ает только раз в году-у!

Нефедов вскочил и закричал:

— Я хочу к кому-нибудь постарше! Есть тут кто постарше? И безмолвным жестом — пожалуйста! — генерал показал ему на дверь, более высокую, чем первая. Нефедов встал и самоотверженно направился туда, и зазвучала сказочная музыка, но генерал тоже вскочил, рухнул на колени, схватил его за руку и задергал изо всех сил.

— Юра! Юра! — кричал он.

Продолжительная дрожь заколотила Нефедова, и он трясся, пока не открыл глаза и не увидел Веру, которая держала его за руку и смеялась.

— Юра! Юра! Вставай! Ты же обещал Аркадию Павловичу — на рыбалку вместе с ним!

Ездили на рыбалку с Аркадием Павловичем, для которого пришлось сочинить легенду о молодом инспекторе из рыбнадзора. Дескать, бедняга ничего не знал об отмене запрета на рыбную ловлю в озере, отобрал удочки из-за ревностной любви к родной природе и сейчас же, счастливый, вернул их, едва Нефедов перед ним появился. Собирали ягоды в лесу, ходили по грибы. Вот только до истока Волги не удалось добраться, пешком — далековато, день «шлепать», а может, и два, а на бензовоз — мало надежды, в кабине у него почти всегда — свои пассажиры туда и обратно, это Вере с Женькой повезло, а сидеть наверху, на цистерне, Юрий Евгеньевич не рисковал, у него такого опыта, как у Аркадия Павловича, увы, не было.

Настало утро отъезда, и Нефедов спустился к озеру, чтобы попрощаться. Оказывается, он страстно любил воду. Оставалось пожалеть, что в их городе не было ни моря, ни озера, ни даже реки. Зачем же он жил там? Что его удерживало?

Озеро лежало уже одетое солнцем. Он стоял на берегу и думал, когда подошла Вера.

— Смотри-ка, — сказала она, протягивая конверт. — Тебе письмо от Охрименко... Только что принесли.

Не было там ни моря, ни озера, ни реки, но был Завод. Это был его город, суженый город его жизни. Он разорвал конверт, прочел письмо и поморщился, как от зубной боли.

— Что такое?

— Все равно мне ехать в совхоз.

— Что он пишет?

— То и пишет. Машину нельзя задерживать. Но ведь если такую сдать, то как раз и задержится рождение настоящей машины! А-а, да что слова тратить!

— Вот именно. Плюнь ты на нее! Поезжай и сдай.

Нефедов распахнул глаза и долго соображал, глядя на жену.

— Потому что квартира?

— Не вкладывай в нее столько сердца, Юра, в эту свеклосажалку! Машина Охрименко, в конце концов, пусть он и старается.

— Какая разница, чья машина?

— Для тебя, конечно, никакой. А другие себя не забывают. Время такое.

— Вера! — крикнул Нефедов и вдруг сдался. — Я поеду.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ

1