Чужая невеста

— Ксюшка вишню обирает, — сказала тетя Катя, успокаивающим тоном. — Ксюшка осталась, куда ж ей ехать… Позвать, что ли?

— Да сиди ты, Кать, сам найдет, — неожиданно сердито подал голос Сергей Сергеевич. — Посиди, отдохни… Не находилась еще? Алексей, она на тот конец пошла, за печной трубой, знаешь? За Макаровой усадьбой.

— Найду, — кивнул Алексей и тем же размеренным бодрым шагом направился через заросли брошенных садов на «тот конец», насвистывая уже другую, не менее противную ему песню: «Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша».

Ксюшка стояла на старой самодельной табуретке под раскидистой, разросшейся, почти одичавшей вишней, скрытая до пояса густой кроной дерева, переступая голыми ногами, будто пританцовывая, что-то бормоча вполголоса и позвякивая бидончиком, повешенным на веревочке на шею. На ней был тот же закрытый черный купальник, в котором Алексей увидел ее в первый раз, и, конечно, те же наушники… Опять Жванецкого слушает? Он постоял рядом, посмотрел на ее голые ноги, покачал головой и нырнул в гущу вишневых веток, заходя с другой стороны дерева, перед ней, чтобы она его увидела. Она увидела, замерла на секунду, открыв рот и распахнув глаза, неловко шевельнулась на своем шатком постаменте и чуть не сверзилась, стаскивая с лохматой головы наушники. Алексей быстро шагнул к ней, бросив свой дипломат на землю, обхватил за талию, бережно снял, поставил на землю и тут же отпустил, отошел на прежнее место и поднял дипломат.

— Привет, — сказал он спокойно. — Хорошо, что тебя застал. Мне же надо тебе все отдать. А то уедешь — и где потом тебя искать?

— Что отдать? — растерянно спросила она, следя за тем, как он открывает дипломат и вынимает пачку бумаг.

— Да все… Документы, списки, сберкнижку. Вот это — стройматериалы… Вот это — Ольгина калькуляция, у нее копия есть. Вот это — мебель, посуда, тряпки всякие… осторожно, тут чеки подколоты, не растеряй. Вот это — сберкнижка. Я все, что осталось, на твое имя перевел. Чтобы потом, когда ехать соберешься, время не тратить…

Он передавал ей бумаги, пачку за пачкой, конверт за конвертом, и смотрел, как она растерянно и неловко берет их испачканными вишневым соком пальцами, не глядя складывает их на табуретку, и берет следующие, и опять не глядя складывает, и не отрывает от его лица своих медовых глаз.

— Ну, вроде все, — деловито сказал Алексей, щелкая замками дипломата. — Пока, да? Мне уже пора… Совсем хозяйство запустил. Поеду. Ты-то когда уезжаешь?

Она все молчала, растерянно глядя на него, и он замолчал, чувствуя себя последним идиотом. Ну, чего ждешь, последний идиот? Чтобы она пригласила тебя проводить ее и нежно попрощаться?

— Счастливого пути, — сказал Алексей, отступая от нее еще на шаг. — И вообще счастливо… Пусть все твои мечты сбудутся.

Он повернулся и размашисто зашагал сквозь заросли крапивы и молодую кленовую поросль, отмахиваясь пустым дипломатом от лезущих в лицо веток и насвистывая «Все хорошо, прекрасная маркиза»… А потом дошел до своей «Нивы», так и стоящей с открытой дверцей посреди двора, сел за руль, захлопнул дверцу и рванул с места, не услышав, что крикнула вслед мать, только заметив в окне ее сердитое и удивленное лицо и помахав ей рукой.

Вот как они с Ксюшкой расстались пять дней назад. Она, конечно, уже уехала. Ну, что же. Все правильно. Так и надо. Абсолютно все считают, что надо именно так. Не упускать шанс. Использовать возможности. Ковать железо, пока горячо. И кто он такой, чтобы мешать процессу ковки? Вот сейчас он приедет к родителям, и мать все ему расскажет. Мать всегда все рассказывала ему о соседской девочке Ксюшке. Уже который год. И ни разу до этого лета он ее не встречал. И после этого лета никогда больше не встретит. А мать будет ему рассказывать о ней все, что узнает от Ксюшкиных деда и бабки. А те будут читать ее письма из Америки, и грустить, и ждать в гости. И, может быть, она приедет к ним когда-нибудь со своим американским мужем, и они будут весь отпуск жить в новом доме (такой дом не стыдно показать любому американскому мужу), и будут собирать вишню в брошенных садах, и пить чай на веранде с резными перилами, и качаться в гамаке за домом…

А он будет пахать в своем маленьком хозяйстве как проклятый, и возить на ободранной «Ниве» фляги с медом, и возвращаться по бездорожью в свой прекрасный дом, в свою пустую комнату, если не считать его самого. Но его можно не считать. Компания самого себя его давно уже тяготила.

Вот с таким настроением Алексей ехал в Колосово, с таким настроением остановился у крыльца родительского дома, стараясь даже случайно не зацепить взглядом новый Ксюшкин дом, с таким настроением поволок в кухню увесистые банки с медом, несколько удивившись, что никто не выходит его встречать. Наверное, обиделась мать. Пять дней от него ни слуху, ни духу. Даже загипсованного Игорешу во вторник из Курска не он привозил, а соседский сын… Сейчас мать ему вломит за невнимание, пренебрежение и прочие смертные грехи. Ох и вломит…

Алексей сделал веселое лицо и, не доходя до кухонной двери, радостно заорал: