Чужая рука

– Да, именно поэтому я с ним и не порвала, как появился другой, – продолжала женщина. – А во имя чего, простите, следовало мне расстаться с ним? Во имя капитана? А я так не считаю. Теперь его убили. А я все еще думаю, что непохожа на других… Мы ведь ничего не знаем, пока мы думаем, что неповторимы, правда?

– Мы уклонились, – сухо сказал Пилипенко. – Где вы были вечером второго октября?

– В кино.

– Одна или с кем-то?

– Да с капитаном же, с кем еще! С Парщиковым Ильей Сергеевичем.

– В каком кинотеатре?

– В «Спартаке».

– Как назывался фильм?

– Не помню. Послушайте. Спросите капитана, у него память военная. Хоть он и был контужен в Афгане. Он даже кричит во сне, разговаривает…

Женщина вдруг замолчала. Молчал и Пилипенко. Жаров слышал лишь гуденье диктофона, ему казалось, что он видит, как нахмурился следователь, о чем-то напряженно думая.

– Ну, хорошо, – Пилипенко продолжил, наконец, допрос. – Вышли вы из кинотеатра, что было дальше?

– Сели в машину. В его, капитана, машину. Марки я не знаю, не разбираюсь в них. Дальше рассказывать?

– Почему бы и нет?

– Ну, потом мы поехали ко мне и трахнулись. Вам интересно? У меня, знаете ли, удобнее. А у него соседи. А я, понимаете, гражданин следователь, очень громко кричу.

Было слышно, как несчастный Пилипенко сглотнул, как снова зашелестел бумагами. Конечно же, ему частенько приходится выслушивать подобные вещи.

– Что было потом?

– Потом? Разве вас не интересуют подробности? Того, что было у меня дома? Впрочем, простите, чего это я разговорилась… Потом он сел в свою машину, которой марки я не ведаю, и уехал домой.

– В котором часу?

– Думаете, я знаю? Часу, может быть, в одиннадцатом.

* * *

Жаров остановил диктофон. Если выстрел на Цветочной улице прогремел в девять, о чем показали несколько человек, то ни Косарева, ни капитан не могли быть убийцами.

– Так вы считаете, что я обязан давать вам объяснения? – голос капитана Парщикова открывал следующий фрагмент записи. – Ну, что ж, обязан так обязан. Но учтите: я вас разочарую, поскольку мне известно о нем безусловно меньше, чем вам. Хотя того, что мне известно, достаточно, чтобы сойти с ума. Вам это, думаю, не грозит, поскольку вы…

– Давайте не будем обсуждать обстоятельства, которые не касаются дела, – скороговоркой прервал его Пилипенко.

Слушая это место во второй раз, Жаров снова усмехнулся: больше всего на свете его друг боялся сойти с ума и закончить свои дни в симферопольской психушке – как раз по причине ежедневного общения с такими людьми.

– Похоже, вы не очень хорошо относились к погибшему?

– Совершенно верно: я ненавидел этого субъекта. Причины вам, я думаю, ясны. А если нет – бессмысленно вдаваться в объяснения. Тем более что вас интересуют факты. Так вот: я признаю, что ненавидел.

– Ваша ненависть – это не факт. Ненависть, сама по себе, не может убить. Вы с ним были знакомы? Насколько коротко?

– Нет, мы с ним не были знакомы. Я знал, что у нее кто-то бывает. Но не знал, кто именно. Она, конечно, ничего не говорила. Но я-то знал! Чтоб это знать, не нужно быть Шерлок Холмсом, вроде вас. Вполне достаточно обычного внимания.

– Где вы были в субботу вечером?

– В кино. А потом я отвез ее домой.

– Вы заходили к ней?

– Нет. Довез до дома, а потом поехал к себе.

Пауза. Жаров хорошо понял ее смысл: следователь только что поймал Парщикова на легкой лжи и, скорее всего, внимательно всматривался в его лицо, чтобы, подобно детектору, определить сам портрет лжи для данного человека, на будущее.

– Хотите правду? – голос Парщикова стал громче, вероятно, он подался вперед над столом. – Когда я узнал об этом убийстве, то до известной степени был рад. Иначе все могло тянуться вечно, и всякий раз после его визитов она была немного не в себе. Теперь, надеюсь, все пойдет как надо. Сначала будет малость тяжело, но я-то знаю, что в конце концов убитых забывают, и к тому же мы, видимо, уедем. У меня мать в Киеве, двухкомнатная квартира. Лилю возьмут в любой театр, а я как-нибудь устроюсь. Возможно, мы с ней заведем ребенка. Я – хахаха! – как видите, еще...

– У вас есть пистолет? – вдруг перебил Пилипенко.

– Да, я имею личное оружие и разрешение на него.

– Какая система?

– Парабеллум, калибр семь шестьдесят пять.

Пауза. Похоже, что-то в лице следователя насторожило Парщикова, и он спросил, уже тоном ниже:

– А что? Что вы на меня так смотрите? Этот человек был застрелен из… чего?

– Мы должны осмотреть ваше оружие, – сухо сказал Пилипенко. – Где вы его храните?

– Дома, в столе.

– Просто в ящике стола?

– Не просто. Согласно инструкции, деревянный ящик стола изнутри обит жестью.

– А ящик заперт?

– Разумеется.

– Ключ вы носите с собой?

– Нет, это нецелесообразно. Ключ я храню в комнате, но никто не знает, где именно.

– Кто, кроме вас имеет доступ к вашей комнате?

– Никто.

– А у Косаревой нет ключей?

– При чем тут она? Как вы можете ее подозревать?

– Я всего лишь задаю вопрос, насчет ключей.

– Да нет у нее ключей! Она редко бывает в моей берлоге.

– Соседи?