Чужая шкура

Минут пятнадцать подежурил у окна в мигающем свете вывески, потом разделся и лег. Быть может, Карин уже вернулась, ей уже сказали про меня или она прочла мое имя в регистрационном журнале. Она потрясена. Строит догадки, злится на меня, ненавидит, обожает, переодевается. В шелковое белье. Наугад открывает мою книгу, чтобы вернуть меня на мое законное место, снова ощутить мою притягательность, перенестись в наш волшебный мир. Стягивает волосы в пучок, чтобы потом встряхнуть ими, когда шелковое белье соскользнет на пол. Нет, Ришар. Ни слова. Завтра. Завтра мы поговорим, я все вам расскажу, но этой ночью берите меня такой, какой я была для вас раньше, словно вам про меня ничего не известно. Сольемся в нашем желании, которое мы чуть не убили на пути друг к другу.

Две таблетки снотворного — и вытяжка замолкает.

* * *

— Goeiemorgen, доброе утро! — звенит голос.

Я ложусь ухом на свою руку. Но даже натянув одеяло на голову, слышу обращенные ко мне слова. Слышу простуженный голос, который нахваливает замечательную погоду. От каждого слова у меня буквально раскалывается голова. Вытяжка снова гудит. Я в изнеможении отбрасываю одеяло, и меня ослепляет свет. Звон бьющегося стекла. Протираю стекла, тру глаза, моргаю. По комнате плавают желтые круги, постепенно исчезают, наконец вижу чаек на обоях. Большое черное пятно. Белое — поменьше. Вижу ковер, поднимаю глаза. Передо мной Карин: стоит неподвижно, с раскрытым ртом и протянутыми вперед руками. Это она уронила поднос.

Черное платье, белый передник, пучок. Застыла, точно статуя. Прочищаю горло. Она недоверчиво качает головой, сглатывает слюну. В надежде вывести ее из шока, говорю первое, что приходит в голову:

— Goeiemorgen.

Она бросается назад, к двери. Поскользнулась, наступив на чашку или масленку, хватается за шкаф, дверца распахивается, Карин падает, зацепив еще и стул. Я вскакиваю с постели, путаясь в одеяле.

— Вы не ушиблись, Карин?

Она резко поднимается. Теперь уже спотыкаюсь я и хватаюсь за ее руку. Она вырывается и выходит из комнаты, хлопнув дверью. Я освобождаюсь от одеяла и догоняю ее в коридоре:

— Ладно, вы правы, я зря приехал, но мне хотелось покончить с этим недоразумением…

— С каким недоразумением? — обернувшись, перебивает она таким голосом, что я его не узнаю. — Вы затеяли расследование, нашли меня, довольны?

— Не надо передергивать…

— Да в какую игру вы со мной играете, черт побери? Не приходите, когда я назначаю вам свидание, а потом являетесь сюда, как последний…

— Но это же вас там не было! Я-то приехал на десять минут раньше! Всю ночь вас прождал!

— В Кайе?

— Ну конечно, в Кайе! Кайе-сюр-Мер в бухте Соммы!

— Так вы еще издеваетесь? Отлично!

Чуть не плача, она сдернула поднос с тележки, стоящей в коридоре, и постучалась в другую дверь. Я поймал ее за локоть.

— Вы видели почтовый штемпель на моем письме?

— Это вы называете письмом?

Оттолкнув меня, она опрокидывает кувшин с молоком, и я подхватываю его на лету.

— Карин! Говорю вам, я был в доме с этими яхтсменами!

— С какими еще яхтсменами?

— Ну этими, сухопутными… Да черт их знает! И потом, какое это имеет значение, я там был, и все!

— Вы были где?

— Войдите, — произносит сонный голос.

Она входит. Я следом.

— Вы же сами дали мне адрес.

— Доброе утро, мадам, goeiemorgen. Какое солнышко сегодня, de zon shijnt…

— На дороге из Урделя в Кайе-сюр-Мер, дом восемь!

Она повернулась, взметнув облако кукурузных хлопьев:

— Что?!

— Шоссе на Урдель, восемь, Кайе…

— Восемь-восемь! — вопит она.

— А?

— С ума сойти!

Карин шлепнула поднос на стол, бросила в пиалу пригоршню хлопьев и вылетела из номера, крикнув мне в лицо:

— Вы что, глухой? Восемь-восемь! Восемьдесят восемь!

Задыхаясь, я бегу за ней по коридору. Она берет следующий поднос:

— Я думал, вы два раза повторили номер, чтоб я запомнил!

— Вот и запомнили, поздравляю!

Она стучит, входит, здоровается, хвалит погоду, оставляет поднос и выходит. Я хватаю ее за плечи. Смотрю на нее, не мигая. Она отвечает тем же. И мне кажется, что мои глаза набухают ее слезами.

— Карин… Так мы оба ждали? Да? В каком-то километре друг от друга?

Она хотела было оттолкнуть меня, передумала, опустила голову. Шмыгает носом. Мне так хочется прижать ее к себе, что вся злость куда-то испарилась.

— Я так готовилась к этой встрече! Поставила в дюнах прожекторы, хотела показать вам мой Нантакет. Даже с инфракрасным подогревом, там сто метров удлинителя! Я ждала вас на песке в вечернем платье, с белой скатертью, шампанским и штормовой лампой… Я просто вас возненавидела. Да еще и жуткую простуду подцепила.

— Но я дошел до маяка! Я должен был вас увидеть… А за маяком вообще ничего нет!

— А на другом берегу?

— На каком?

— На том берегу тоже дома! Вы должны были проехать мимо, когда возвращались, там одностороннее движение, и вы не могли не заметить прожекторы…

— Да ведь я уже утром возвращался, Карин! Двадцать раз вам звонил, но голосовая почта была перегружена…

— Я забыла, как стирать сообщения, а инструкцию не взяла.

— Зачем тогда выключили телефон?

— Не хотела, чтобы нам мешала моя мама! Это был ваш вечер, только ваш.