Чужая сила

Может, если сила приживется, и я с ними поладить смогу? Выражаясь словами все того же сотрудника отдела 15-К, заключу «вооруженный нейтралитет»? Зачем он мне, понятия не имею, но лучше это знать, чем не знать. Поди догадайся, что мне теперь понадобится в дальнейшем.

Интересно, за что такое он Дарье Семеновне платил? Не за то ли самое? Брр… Отчаюга тогда был этот… Как его… Алексей. Просто Алексей. Кроме упоминания имени, я про владельца химического карандаша ничего не нашел. Да, если честно, не так он и много записей оставил. Куда меньше, чем его наследник.

Чем глубже я продвигался от конца книги к ее началу, тем желтее становились листы, химический карандаш сменила перьевая ручка, а через какое-то количество страниц и она пропала, уступив место простому перу. На самом деле это все меня крайне увлекло. Я практически не вчитывался в текст, так, выхватывал какие-то фразы. Куда интересней было смотреть на почерк тех, кто жил до меня. У кого-то он был убористый, быстрый, явно этот ведьмак все время куда-то спешил, иначе зачем столько сокращений и даже кляксы? А вот наоборот — буковка к буковке, с завиточками, текст как будто напечатан. Был этот Митрофан, Евстигнеев сын, как видно, аккуратистом и занудой. Вон, по полстраницы исписывал за один присест и все — со словесными оборотами. «Тако же пробовал я приманить птицу, рекомую „витар“, дабы обрести пять-семь ее перьев, кои потребны мне для ранее указанного дела. Но птица та хоть и отозвалась на мой зов, в руки так и не далась. Стрелять же ее я не стал, дабы не гневить лесного хозяина».

И все это — с ятями и ижицами.

А вообще молодец этот Митрофан, Евстигнеев сын, настоящий защитник живой природы. «Гринпис» бы его одобрил.

Но снова вопросы, вопросы, вопросы. Что за птица «витар»? Что у нее за перья такие? Может, они так павлина называли в старые времена? Хотя откуда под Можайском павлин? Это сейчас там ближнее Подмосковье, а тогда, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков, глушь была еще та. Помещики, абсолютизм и все такое. А запись, по моим прикидкам, как раз к этому времени и относилась. Нет, может, у помещиков павлины и были, но в обычном лесу?

Надо тащить сюда нетбук и сидеть в обнимку с ним. Дальше-то хлеще будет наверняка. А потом и вовсе непролазные дебри начнутся.

Кстати. Я читал, что есть такие программы, которые текст распознают и делают его вполне читаемым. Со всяких мертвых языков, если он трудно различим, и так далее. Надо бы такую программку себе установить и потихоньку наиболее невнятные моменты ей сканировать.

От этих мыслей меня отвлек звонок в дверь, должно быть, пиццу доставили. И это очень хорошо, а то у меня в животе уже гвалт поднялся, кишка кишке стучала по башке от голода.

Расплатившись с курьером, я притащил коробки на кухню, чуть ли не пуская слюну от запаха, идущего от них.

— Родька, — разложив коробки на столе и достав из шкафа две тарелки, кликнул я своего слугу. — Иди пиццу есть.

— Чего есть? — послышался голос из комнаты, и в коридоре раздался топоток. — А?

— Вот. — Я открыл первую коробку, в ней была пепперони. — Пицца. Нельзя не соблазниться.

— Это чего такое-то? — Родька вскарабкался на табурет и понюхал ближний к нему кругляш колбасы. — Хозяин, ты это не ешь! Что это вообще за снедь такая? Кто ее готовил? В каком трактире? Ты же не видел этого.

— Кто надо, тот и готовил. — Я зацепил один кусок и с наслаждением откусил от него сразу половину. — Ешь и не нуди.

— А коли тот пекарь, что ее делал, в нее плюнул? — немедленно заявил этот мохнатый негодяй.

Невыносимое существо. Вот зачем такое говорить? Я теперь начал думать, что, может, у того, кто ее разогревал, было плохое настроение, и он в нее и вправду плюнул.

Да ну, что за чушь. Главное — вкусно-то как!

— Не буду я это есть, — стоя на табуретке, топнул по ней лапкой Родька. — И ты эту непонятную штуку не харчи, говорю. Коли голоден, давай я кашу сварю. Сорочинская крупа есть, чернослив да изюм я из дому привез. Молока, правда, нет, но это ничего, на воде можно.

— Не хочу кашу, — прочавкал я. — Давай лучше Вавилу Силыча позови в гости. Может, и он с нами поужинает.

— Да он эту срамоту сроду употреблять не станет, — фыркнул мой слуга.

— А ты позови, — потребовал я. — Пусть он сам решит — станет или нет.