Чужая собака

— Я хорошо заплачу, — настаивал старик. — Деньги вам нужны.

Он вытащил пухлый бумажник, извлек оттуда десятку и помахал ею в сумраке.

— Откуда вы взяли, что мне нужны деньги? — сухим тоном возразил Иван Дмитриевич.

— Право, я давно ищу такую собаку. Я одинок… — жалобно застонал старик и надавил палкой землю.

Коротков независимо поднялся со скамьи, свистнул собаке и двинулся на канал. Тут его словно пронзило током. Остановился, глянул назад, вдруг почувствовал незнакомую тошноту под сердцем и невесомость. Им овладела странная апатия и снова зажглось дикое желание исповедываться, как перед смертью. Он вскрикнул с тоской. Из тучи повалил тихий бутафорский снег, и огромный сад с беспечно гуляющими людьми стал нереальным, дрожащим в трех независимых проекциях: одна — перевернутая, две — покосившиеся. Иван Дмитриевич уперся глазами в землю, чтобы не упасть от головокружения.

— Нет! — закричал он, распаляя себя до гнева, чтобы избавиться от чужой власти. Страшно ему стало. Человек в пальто с каракулевым воротником приблизился из снежной завесы и повторил:

— Я хорошо заплачу. Вам нужны деньги!

Иван Дмитриевич отрицательно покачал головой, закрыл глаза, чтобы не видеть искаженного сада и этого насильника, повернулся и пошел прочь на главную аллею. Не обернулся, вышел из сада и тогда облегченно вздохнул.

Идя на Моховую, он отходил сердцем и рассуждал, что поступил глупо, не понимал своего минутного упрямства. У заснеженных машин автостоянки он уже был готов отдать собаку за так, но возвращаться было стыдно.

Марья Ивановна жила в отдельном флигеле, в каменном мешке двора. Он постучал в оконце, там отодвинулась занавеска и мелькнула тень. Иван Дмитриевич поворотил на крыльцо и понуро ожидал, пока хозяйка справится с запорами. Она часто выручала Ивана Дмитриевича в долг. С ее мужем Васей Вороновым он служил в одной роте, вместе воевали на Карельском фронте. Но теперь у нее семьи не существовало: сыновья погибли в блокаду от голода, а мужа фашисты утопили в Ладоге. Женщина она была замкнутая, немного не в себе.

Дверь отворилась, Марья Ивановна высунулась и сурово спросила:

— Сколько?

Иван Дмитриевич вздохнул, поднял три пальца, потом, спохватившись, показал пятерню. Старуха вынесла деньги. Он крепко зажал их в кулаке, вышел на улицу. Хотелось посидеть в теплом помещении, но с собакой нельзя было заходить в столовые, а идти домой не было смысла: злачные заведения закрывались рано.

Снег давно перестал, к вечеру усилился гололед. Льдины под ногами были острые, как ножи, и хрустели, будто ломались кости.

На углу он зашел в «автопоилку». Выпивка здесь не веселила, никто не говорил: «Будьте здоровы!» Мужики меняли деньги у кассирши на мокрые жетоны и торопливо опускали их в щели, машины молниеносно выплевывали в подставленные стаканы порции портвейна, пахнущего железом.

Иван Дмитриевич выбрался оттуда, жуя на ходу закусочную конфету «Кавказ», волоча за ошейник помятую собаку, и свернул ближе к центру, где знал портативный винный подвальчик. Там не было автоматов, буфетчицы обслуживали быстро и вежливо.

Собака легла на опилки под стойкой. Стойка была мокрая от пролитого вина и заполнена стопками блюдечек и стаканами.

— Извините, молодой человек, потесню вас, — сказал Коротков.

Молодой человек отодвинулся и сказал:

— Ничего. Надо всем выпить.

Лицо у него было умное и решительное, под мышкой он держал фирменный сверток с покупкой.

— Здесь только и выпьешь, — добавил он. — В ресторане дорого, и время потеряешь…

Ивану Дмитриевичу хотелось поговорить, и он сказал:

— У меня сегодня день рождения, а с дьяволом я пить не могу…

— Дома, конечно, лучше, — сказал молодой человек. — В вашем возрасте…

— Жена у меня померла, — пояснил Коротков. — А дочь ушла замуж.

— Понятно, — кивнул молодой человек, морщась от едкого лимона. — Сколько это вам намотало, если не секрет?

Иван Дмитриевич махнул рукой:

— Домой скоро…

— Еще поживете. На вид вам немного. Рыбу на пенсии будете ловить.

— Не умею.

— Научитесь. Теперь все ловят. Интересно, как чувствует себя человек, когда жизнь прожита? Не представляю…

— Никак. Война за войной, пятилетка за пятилеткой — и жизнь прожита, — сказал Иван Дмитриевич и заморгал глазами. — Весь софизм, — вспомнил он непонятное слово.

— Афоризм, — поправил молодой человек и сплюнул лимонную косточку в пса. — Ваш монстр?

— Чего? — не понял Иван Дмитриевич.

— Я спрашиваю, ваша собака? — снисходительно повторил молодой человек.

— Моя, моя. Аяксом зовут. Бретонский гриффон, — еле выговорил Иван Дмитриевич. От выпивки ему хотелось заплакать.

Молодой человек ухмыльнулся и посмотрел на свежевыкрашенную блондинку, пившую шампанское с седым актером.

Люди приходили и уходили. Подсвеченные витражи с виноградными арабесками успокаивали зелеными тонами. Из приоткрытого подвала пахло бочками, прокисшим вином.

Коротков допил палящую жидкость, чувствуя, как мозг уравновешивается с действительностью. Долго стоял, смотрел на людей, делавших то же самое, потом сказал:

— Собака устала, пойду.

— Счастливо, папаша. Пожалуй, я повторю…