Чужая весна

Воскресный день тревожил и томил
неугомонным ласточкиным криком,
горячим солнцем. пустотою улиц
и неба праздничною синевой.
На площади томился автобус.
И солнце, запертое в нём, лежало
тяжелыми и пыльными пластами
на кожаной обивке, на полу
и на коленях пассажиров. Пахло
бензином сладковатым, душной пылью,
нагретой кожей кресел и — в мечтах —
прохладными цветами полевыми.
Вспугнув гулявших мирно голубей,
взревел мотор и, сотрясая недра,
поплыл тяжелый автобус-ковчег,
вместив в себя и чистых и нечистых.
И было в нём спасенье для иных,
спасенье от душевного разлада,
сорокадневного потопа будней
и паутинной комнатной тоски.

А пригород бежал ему навстречу

домами, огородами, столбами,
поспешно полосующими небо
прозрачными рядами проводов,
где голоса неслышно, окрыленно
скользили в голубеющий простор,
оставив тело в будке телефонной,
ведя под небом тайный разговор.

В окно мелькнуло: дом, деревья, люди.

Один из них, прижав ружье к плечу,
застыл в сосредоточенном упоре:
он целится в невидимую цель.
И все вокруг него окаменели
под гнетом длительного ожиданья,
в молчаньи заколдованном стоят,
как нарисованные на картине.
И напряженье мне передалось,
мгновенным  и необъяснимым током
пронизав тело. Затаив дыханье,
в тревоге нарастающей я жду —

Сейчас раздастся громкий, резкий выстрел,

как разрешенье  страшной немоты,
и распадется на куски картина,
и всё придет в движенье. Автобус,
качнув на повороте, мчится дальше,
мелькают палисадники, дома…

Напрасно напрягаю слух, не слышно

ни выстрела, ни эха. Странной мукой
всё так же сковано всё тело. Пыль,
с дороги поднятая, бьется в окна…
…И кажется, что мы летим в тумане,
вращаются колеса в пустоте,
и никогда мы не достигнем цели,
обречены на вечное скитанье
в самих себе, в плену и в немоте,
с беззвучным голосом в тяжелом теле.

Среди чужих, случайный пассажир

томясь безвыходной судьбе в угоду,
я жду, когда откроется мне мир,
когда я выйду на свободу.

1938–1951

Памяти друга

Это всё? — Конечно, до гроба. —

Это жизнь? — А что же, она. —

Значит, эта лишь так, для пробы,

Значит, будет еще одна.

К. Гершельман

Он слишком рано от нас ушел.
Легла между нами граница.
Остался на свете: письменный стол,
Недописанная страница.

Остались тетради за много лет.

Те мысли, что в нём горели.
Еще один замолчал поэт,
Замолчал, не дойдя до цели.

Я в памяти строки его берегу

Про жизнь, что была никакая.
Звучит его голос на том берегу:
— Будет вторая.

1952

«Летний вечер в городе…»