— Это не будет иметь никакого значения, если меня разоблачат, пока я здесь, — отозвался Хейдон. — Я не могу рисковать, занимаясь расследованием, покуда меня считают Максуэллом Блейком. Если Драммонд и Томпсон поймут, что ваш обожаемый супруг в действительности бежавший заключенный и что их одурачили, то придут в такую ярость, что не станут ждать доказательств моей невиновности. Они будут заинтересованы в моей немедленной казни, дабы история моего бегства и последующего маскарада была похоронена вместе со мной.
— Я не стану изображать вас каким-то чудовищем, — запротестовала Женевьева. — Если вас арестуют, я пойду в суд и объясню, что произошло. Я попрошу судью пересмотреть ваше дело и…
— Послушайте меня, Женевьева. — Хейдон опустился на колени рядом с ней. — Я знаю, что вы не хотите мириться с несправедливостью. Но я не могу допустить, чтобы вы и дети пострадали из-за меня. Понимаете? Моя смерть заботит меня куда меньше, чем мысль о том, что я разрушу вашу жизнь.
Голос Хейдона был резким и суровым, словно он хотел силой принудить ее к согласию Но внимание Женевьевы было приковано к его глазам. Она видела в их холодных синих глубинах не только гнев, смешанный с разочарованием сильного человека, привыкшего, чтобы его требования выполнялись сию минуту, но и мучительную боль, которая свидетельствовала о еще не зажившей душевной ране. Это зрелище показалось ей таким знакомым, словно она смотрела в зеркало.
— Хорошо, — сказала Женевьева, отлично зная, что никогда не выполнит его просьбу. — Я сделаю так, как вы хотите.
Хейдон внимательно посмотрел на нее, но она спокойно выдержала его взгляд.
— Отлично. — Он поднялся и отошел от Женевьевы, чувствуя, что невольно раскрыл перед ней какую-то часть своей души. Подобная откровенность не входила в его привычки.
— Пойдемте в столовую и пообедаем с детьми? — предложила Женевьева.
— Прошу прошения, но я лучше поднимусь к себе и прилягу. Я очень устал. — Однако Хейдон не сделал ни шагу к двери, продолжая смотреть на огонь.
— Хотите, чтобы я принесла вам что-нибудь?
— Нет. — Чтобы сгладить резкость, он добавил: — Благодарю вас.
— Тогда, возможно, позже?
— Может быть.
Женевьева почувствовала, как Хейдон внезапно отдалился от нее, и удивилась, что это так сильно огорчает ее. На секунду она заглянула ему в душу, и ей показалось, будто ему хочется ощутить на своих могучих плечах ее слабые руки, предлагающие надежду и утешение. Ее опыт общения с мужчинами ограничивался ухаживанием Чарлза. Всего несколько бесстрастных поцелуев. Хотя светловолосый жених казался молоденькой Женевьеве красивым, его постоянно недовольное лицо и склонная к полноте фигура никак не могли сравниться с чеканными чертами лица и мощным телосложением лорда Рэдмонда. Она видела его абсолютно обнаженным и знала, что он силен, ловок и гибок, как пантера. Невольно Женевьева подумала о том, что бы она почувствовала в крепких объятиях Хейдона, ощущая на губах его поцелуи.
От этих мыслей ее бросило в жар.
Женевьева встала и направилась к двери, напоминая себе, что ее отношения с лордом Рэдмондом — следствие злосчастных обстоятельств, и ничего более.
Однако желание остаться с ним было столь сильным, что она украдкой бросила последний взгляд на его могучую фигуру, вырисовывающуюся на фоне догорающего огня в камине.
Глава 5
В течение следующих нескольких дней Хейдона и Джека познакомили с обязанностями, которые им предстояло выполнять в качестве новых обитателей дома. Хейдон понимал, что в его доме эту работу, разумеется, выполняла многочисленная прислуга.
Джек успешно изобретал разнообразные способы, с помощью которых можно было бы увильнуть от работы.
Когда Женевьеве пришлось самой заботиться о себе и о новорожденном младенце, она поняла, что в свои восемнадцать лет она ничего не умеет делать. В доме всегда были кухарка, горничная, дворецкий, лакей и садовник. Женевьева посвящала свое время учебе и занятиям живописью. Но после смерти отца и разрыва помолвки с Чарлзом она осталась без всякого дохода и, таким образом, не могла позволить себе роскошь нанимать прислугу.
Вот тогда Женевьева и почувствовала на собственной шкуре, каково это тянуть на себе хозяйство, имея на руках младенца и не имея ни фунта за душой.