Чужая война

Арлинг надеялся, что услуги врача они купят так же, как и билет на конкурс, но Аджухам пожадничал. Лекарь оказался низкорослым пожилым кучеяром, едва доходившим Регарди до груди. От него пахло табаком, моханой, журависом и женщиной, присутствие которой легко угадывалось за занавеской, отгораживающей половину шатра. Пока Сейфуллах повторял традиционные приветствия, халруджи прошел мимо раскрытых сундуков и ящиков, чтобы убедиться, что чувства его не обманули. Арсенал хирургических инструментов и вовсе незнакомых приборов внушал если не страх, то здоровое опасение. Многие из них пахли засохшей кровью и щелочью. Похоже, лекарь зарабатывал себе на жизнь не только выдачей справок об уродстве.

– Когда ослеп? – спросил кучеяр, выдыхая табачный дым в лицо Арлингу.

«Он просто делает свою работу, а ты делаешь свою», – подумал Регарди, стараясь воздержаться от колкостей.

– С рождения, – кратко ответил он, но лекарь этим не удовлетворился и заставил его снять повязку. Регарди сопротивляться не стал и с удовольствием стащил платок с глаз. Такие моменты выдавались редко, и он их ценил. Сейфуллах поспешно отвернулся, а лекарь одел себе на шею гремящие бусы – от сглаза. На этом приятные ощущения закончились.

Пальцы кучеяра по-хозяйски ощупали его голову, задержавшись на лбу и висках, словно там могли быть спрятаны запасные глаза – зрячие. Арлинг еще не сталкивался с подобным способом проверки зрения, но заставил себя промолчать. Когда лекарь удовлетворенно хмыкнул и принялся что-то царапать в листках, выданных первым кучеяром, Арлинг мог составить подробное описание того, что врач делал за последние два дня. Его немытые руки сохранили на себе все запахи, а жизнь у доктора была не очень чистоплотная. Регарди мог поклясться, что от его ногтей воняло трупами.

«Столько времени потрачено впустую», – досадливо думал он, плетясь за Аджухамом, который нес справку с таким видом, словно они добыли кожу белого крокодила.

– Палатки для артистов слева, вход на арену вам покажут, – пробасил кучеяр в фартуке, пропуская их на территорию цирка. – Располагайтесь, репетируйте, но не опаздывайте. Пропустите свое время, второго шанса не будет.

– Поняли, не дураки, – пробурчал Аджухам, выхватывая из его пальцев заветную бумажку.

Пока они шли к палаткам для артистов, халруджи тщетно пытался уговорить себя, что статус урода – пусть и временный – его не тревожил, но врать себе было трудно.

Цирк постепенно наполнялся зрителями. Нужно было родиться кучеяром, чтобы понять, что испытывал каждый, кто пришел на долгожданное мероприятие, потратив на билет пять золотых султанов – целое состояние для рабочего кучеяра и немыслимое богатство для нарзида-бездельника. По словам Сейфуллаха, многие копили не один месяц, чтобы попасть на представление.

Регарди ненавидел зрителей. Три года назад он уже чувствовал нечто подобное. Бои Салаграна, воспоминания о которых он похоронил вместе со своей свободой, не имели ничего общего с цирком уродов, но атмосфера азарта и сумасшедшего куража заставляла его нервничать сильнее, чем перед дракой с керхами. Тогда, после запрещенных боев в Балидете, для него закрылись двери школы имана. Нехорошее предчувствие, которое он старался не замечать весь день, к вечеру только усилилось. Предстоящее веселье было, увы, не его.

Пора было взять себя в руки. Все равно решение Сейфуллаха уже ничто не изменит. Халруджи не показывает то, что творится у него на сердце. Иман учил, что выглядеть здоровым важнее, чем быть здоровым. Казаться смелым и решительным – важнее, чем быть таким на самом деле.

«Твое сознание как зеркало, но отражает оно не тебя, а Сейфуллаха. Это – путь халруджи».

Вздохнув, Арлинг догнал Аджухама, который, чертыхаясь, направлялся к шатрам, где временно поселили артистов-уродов, приехавших из других городов. А ругаться было от чего. Перед ними разворачивалось фантастическое буйство природы, обделившей своих сыновей в одном, но даровавшей им столь много чудес в другом. На фоне многоликой толпы уродов, суетившихся между палаток, слепой халруджи выглядел совсем скромно.

Регарди не сразу привык к странным звукам и запахам, которые издавали калеки. Он был уверен, что подозрительные шорохи, кряхтенья и шарканья принадлежали людям, но при этом не мог избавиться от ощущения, что его окружала толпа чудовищ из ада – чудовищ, которые только притворялись людьми.

То, на что они потратили годы, для нормального человека было привычным делом. Посмотрев на безрукого калеку, вышивающего при помощи пальцев ног, обыватель изумлялся, качал головой и шел дальше, забыв уродца уже через минуту. Обычного человека ждали дела настоящей жизни, а калекам было место в цирке, балагане или царском дворце, если повезет. Страх, отвращение, жалость и любопытство – других эмоций они не вызывали. Мысль о том, что он сам принадлежал к выходцам из ада, промелькнула слишком быстро, чтобы халруджи успел ее запомнить. Но неприятный след остался надолго.