Чужая война

Первые солнечные лучи беспощадно врезались в невысокий и не слишком густой слой тумана, стелющегося внизу. Натянув старые, местами потертые джинсы и на ходу застегивая ремень, Федечка подошел к раскрытому окну и замер, с удовольствием созерцая открывшуюся его взору картину.

Иван, опираясь на одну руку, приподнялся и заспанно огляделся по сторонам. Почти в самую последнюю очередь заметил и стоящего у окна Розгина.

— Привет. — Федечка улыбнулся ему, как старому доброму знакомому, с которым они уже знали друг друга бог знает сколько лет. — Я тебя разбудил?

— Нет, я сам проснулся, — прозвучало в ответ. — Доброе утро.

— Доброе, — с ходу согласился Розгин и вновь перевел восхищенный взгляд за окно. — И денек классным должен быть.

— Я все вспомнил… — тихо произнес Кирсанов, и в его голосе появились детские плаксивые нотки. — Все, что вчера было, — это правда, ведь так? Это не противный сон, который мне снится каждую ночь?

— Нет, это правда…

Объяснить двенадцатилетнему мальчику с точки зрения логики все случившееся — задачка не из простых. Прекрасно понимал это и Розгин, немного более умудренный жизнью, чем его младший товарищ. Но все же он попытался в силу своих возможностей и способностей. Маневрируя между разбросанными по полу шмотками, он вернулся к кровати и присел на нее рядом с Иваном.

— Вань, только давай по новой не будем переживать, — подал он дельный совет мальчугану. — Ты уже пережил… Ты уже живешь дальше… Я, например, сам без отца семнадцать лет рос. И ничего. Даже полезно. Без крыши, без опеки. Швырнули в море. Выплывешь — хорошо. Нет — извините, никто не виноват, кроме теории естественного отбора… А последние пять лет — и без матери. Так что рядом с тобой — классический сирота, полный сил и оптимизма… — Федечка улыбнулся и с удовольствием отметил, что его речь не осталась безрезультатной. Лоб Кирсанова разгладился, плакать ему расхотелось. Уже прогресс. — Писать хочешь?

— Хочу.

— А чего тогда сидишь, жмешься? — Федечка хлопнул мальчишку по плечу. — Беги.

Он поднялся с кровати одновременно с Кирсановым и проводил последнего до двери комнаты. Собственноручно приоткрыв ее, Розгин указал пальцем в конец коридора.

— Вон дверца. Под лестницей на чердак, — пояснил он. — Сейчас еще вода в унитазе должна быть, пока напор не упал.

Иван, как был босиком и в одних трусах, прошмыгнул мимо Федечки в коридор второго этажа и устремился в заданном направлении. Розгин счел излишним проверять, доберется ли мальчик до места назначения, и, прикрыв дверь, вернулся в глубину своих апартаментов. Почти в тот же самый момент с легким скрипом отворилась и дверь в комнате напротив.

Совсем сонный Лавр шагнул в пространство тесного коридора и устремился к заветной дверце под лестницей на чердак. Однако его слух уловил звук струи, негромко бьющей по унитазу. Лавриков остановился.

Дверца в туалет-каморку осталась за Иваном открытой. В свете электролампы, освещавшей затылок и спину худенького мальчика, совершающего свое малое дело, Лавр прекрасно видел того, кто успел составить ему поутру конкуренцию. Иван закончил жизненно необходимый процесс, спустил воду и, подтягивая трусы, повернулся к выходу из каморки. Взгляд мальчугана встретился с пристальным взором какого-то незнакомого непричесанного дядька в пижаме, стоявшего в коридоре на втором этаже. Кирсанов вышел ему навстречу и немного смущенно мотнул головой.

— Доброе утро… — растерянно произнес он и по лондонской привычке добавил: — Сэр…

— Хм… «Сэр»… — Федор Павлович усмехнулся в усы. Сонливое состояние понемногу проходило. — Звучит искренне, а потому — приятно. Итонская школа, да?

— Итон в Северной Америке, с вашего позволения, — тактично поправил собеседника Иван. — Я начал обучение в подготовительной школе при Оксфорде.

— Ну да, правильно… — Лавр согласно покачал головой и пригладил на макушке непослушные вихры. — Оксфорд — это Англия. Англия — это Оксфорд. Примерно так… Вы часто писаете?

Его новый вопрос еще больше выбил мальчика из колеи. Незнакомый ему обитатель дачи был каким-то странным. Было похоже, что, общаясь с собеседником, он при этом не переставал копаться в самом себе. По большому счету Кирсанов был не так уж далек от истины.

— Первый раз с ночи, — честно признался он.

— То есть никаких проблем с предстательной железой? — с завистью протянул Федор Павлович.

— А что это такое?

Лавриков пожал плечами:

— Не буду вдаваться в неактуальные для вас проблемы. Я еще сплю. Кстати, который час?

— Начало шестого, я видел у Феди на будильнике.

— Елки, только шестой час!.. — мучительно простонал странный тип и опять, как показалось Кирсанову, не к месту добавил: — У Феди есть будильник, у меня — нет… Непорядок ведь?

Что тут можно было ответить? Вопрос был чисто риторический, и потому Кирсанов счел благоразумным промолчать. Лишь неопределенно повел плечами. Лавриков проделал то же самое.