Чужая война

— Да отчего же? — Федечка от души рассмеялся. — Естественно.

— Так ведь она — заложница, — пояснил глубину собственных сомнений и переживаний Федор Павлович. — Так получается?

Юноша задумался. Ситуация действительно непростая. Если не сказать больше: неординарная. Поразмыслив секунду-другую и вникнув в суть мучившего отца вопроса, он согласно кивнул, наморщив при этом лоб:

— Сложная комбинация…

— Придется нам с тобой эти сложности распутать, — резюмировал Лавриков.

— Санчо и тетки — тоже сила.

— Конечно, — облегченно расхохотался Федор Павлович. — Особенно — тетки… Но… — Он пытался подобрать подходящие слова, но, кроме стандартных банальностей, на ум так ничего стоящего и не пришло. — Спасибо, что все вы есть.

Что мог ответить на это Федечка? Пожалуй что ничего. Комментарии были излишни, и молодой человек благоразумно промолчал. Только пристально посмотрел на отца и одобрительно улыбнулся. Дескать, куда же мы денемся. Конечно есть. И в беде друг друга не оставим. Но произнеси он такое вслух, его слова прозвучали бы еще большей банальностью. Лавриков уловил ход его мыслей. Еще раз благодарно потрепал отпрыска за плечо, обогнул и вроде как с излишней торопливостью двинулся огромными шагами в сторону темной рощи. Федечка удивленно уставился на его удаляющуюся спину.

— Пап! — окликнул он Лавра. — Тропинка левее!

— И так продерусь!..

Вот уж правду люди говорят, что любовь меняет человека. Делает его безрассудным и неуправляемым в поступках. Заставляет совершать черт знает какие дикости.

— Ветки же по лицу… — привел новый убедительный аргумент Федечка, нагоняя родителя, но не решаясь следовать за ним в самую гущу деревьев.

Федор Павлович не оглянулся. Он уже успел пропасть из вида, и тусклый лунный свет не падал на его фигуру. Листва скрыла Лавра с головой. До сына донесся только громкий и решительный голос:

— Есть за что… По морде веником… Бодрит.

Лавр ушел. Что касается Федечки, то он считал, что бодрости ему и так хватает с избытком, а потому подвергать себя сомнительным мазохистским удовольствиям лишний раз не обязательно. Он развернулся и, как все нормальные люди, направился к тропинке.

Федечка дождался отца у ворот дачи, и на крыльцо они вступили уже вместе. Домочадцы в лице Клавдии и Санчо, а также примкнувшая к ним Елизавета Михайловна уже поджидали Лаврикова и его потомка, сидя за обеденным столом. Перед каждым из участников вечерней трапезы стояла уже пустующая тарелка со следами чего-то жирного, а посередине белоснежной скатерти красовалось нечто вроде братского котла, функции которого исполняла голубенькая кастрюлька.

Заметив вошедших, все трое синхронно повернулись к двери, а Розгина ко всему прочему еще и порывисто поднялась на ноги. Весь ее грозный вид свидетельствовал о том, что она твердо намерена устроить Лавру нагоняй. Она даже открыла рот, собираясь выпалить обличительную тираду, но Федор Павлович ее опередил. Он смело шагнул вперед и замер в центре комнаты в позе доблестного полководца.

— Так! Никаких упреков, пожалуйста! — жестко возвестил он тоном, не терпящим каких-либо возражений. — Никаких комментариев. Объявляю военное положение! — Затем Лавр, уже заметно смягчившись, приблизился к сидящей за столом Голощаповой и галантно склонился перед ней: — Добрый вечер. Наслышан о вас. Наконец-то мы можем познакомиться в спокойной, доброжелательной обстановке. — Улыбка застыла на лице депутата. — Федор или Лавр — на ваше усмотрение.

Федор Павлович склонил голову и запечатлел поцелуй на тыльной стороне ладони пожилой экономки Кирсановых. Такое непривычное для нее отношение немного смутило женщину. Она невольно потупилась.

— Очень приятно. Елизавета Михайловна, — представилась она в ответ.

— Мне тоже очень приятно… — Лавр окинул внимательным взглядом всех присутствующих и нахмурился. — А где Коля?

— Принципиально кушает на кухне, — ответила Розгина.

Она уже, видя серьезный и решительный настрой Лаврикова, благополучно сменила гнев на милость и готова была содействовать «командиру» во всех его начинаниях. Что именно задумал Федор Павлович, она не имела ни малейшего представления, но на сто процентов знала, что теперь все его действия направлены во благо Ивана Кирсанова. Что бы там ни было, а Клава не первый день знала этого человека. В прошлом легендарного и беспринципного законника, а ныне начинающего политика.

— Пусть кушает, — сказал Лавр. — Так, Санчо, а ты с кушаньем завязывай, кончай с блинчиками.

Такой вывод относительно чревоугодия соратника Лавриков сделал благодаря замеченной ранее на столе открытой кастрюле, в сторону которой Мошкин то и дело бросал завистливые взгляды.

— Это не блинчики. — Александр невольно облизался и послал в сторону кастрюли еще один взгляд, но на этот раз явно прощальный. — Разжаренные полуфабрикатные беляши.

— Тем более полуфабрикаты вредно есть.

— Я у знакомой брала, в кулинарной фирме, с гарантией, — кинулась на защиту наспех приготовленного ужина Розгина.