Чужак

Когда рыба была готова, Сендер положил ее на блюдо, украсил морковью, луком и зеленью и с Морицем-официантом послал ребе из Ярчева в подарок за свадебную церемонию.

Целый день провел Сендер за стеклянной дверью ресторана. Он с нетерпением, как ребенок, наблюдал за домом ребе. Поздно вечером Сендер наконец дождался. Из ворот выбежал взволнованный служка ребе и стал через улицу звать фельдшера:

— Реб Шая-Иче, реб Шая-Иче, ребе помирает… Идите скорей, его наизнанку выворачивает.

Довольный Сендер отошел от двери и выпил несколько рюмок коньяка, одну за другой.

Домой он вернулся поздно, дождавшись, пока последний посетитель уйдет из ресторана. Жена ждала его. Ее глаза были больше, чернее и испуганнее, чем обычно, она заглядывала ему в глаза, ходила за ним по пятам, умоляла, чтобы он сказал ей хоть слово. Сендер не обращал на нее внимания.

— Мама там, — сказала молодая, — ждет на кухне. Целый день. Она хочет с тобой поговорить.

— Мне не о чем с ней говорить, — ответил Сендер. — И пусть она мне лучше на глаза не попадается, иначе я за себя не ручаюсь.

Он подошел к канарейке и насвистел ей мелодию, чтобы пробудить в ней желание петь. Но канарейка не хотела петь. Сендер оставил ее в покое и взял к себе на колени Бритона. Пес обезумел от радости, стал ласкаться и облизывать своего хозяина. Ночью вместо молодой жены на кровати рядом с Сендером лежал Бритон.

С утра пораньше нагрянули тети и дяди, набожные евреи, один к одному.

— Сендер, — умоляли они, — позволь поговорить с тобой. Не возводи напраслину на еврейское дитя, на сироту.

— Мне не продашь кота в мешке, — отвечал Сендер, — я не ешиботник.

— Сендер, пойдем к раввину, — настаивали они, — как скажет раввин, так и будет [47].

— Плевал я на раввина, — отвечал Сендер. — Теперь я знаю, что такое эти раввины.

Набожные евреи не могли слышать такие речи.

— Сендер, побойся Бога, подумай о том свете.

— Чхал я на тот свет, — в гневе говорил Сендер.

Он, Сендер, ни во что больше не верит. Ни в этот свет, ни в тот. Ни в красные полыхающие небеса, ни в божьих людей — цадиков в сподиках и дедовских мехах. Если благочестивые люди сумели так его обмануть, то в мире не осталось ничего святого.

В первые дни он ел себя поедом. Он не мог простить себе, что его, Сендера, так гнусно заманили в болото, обманули, как какого-то глупого мальчишку. Больше всего его мучило то, что он так унижался перед этими святошами, так и стлался перед ними. Они оскорбляли его, тяжело над ним вздыхали, куражились над ним. Он ради них тратился, за все сам платил [48]. Он даже со своими друзьями порвал, не пригласил их на свадьбу, и все для того, чтобы понравиться этим хасидишкам в атласных капотах и их женам в париках. Эти несколько недель унижений и покорности стояли у него костью в горле, их нельзя было проглотить. Он не спал ночью и не ел днем.

— Бык безмозглый, — ругал он себя, глядя в зеркало, — тупой болван…

Сперва ему очень хотелось схватить эту хасидскую дочку за шиворот, вывести ее из квартиры и дать ей такого пинка под зад, чтобы она кубарем скатилась по лестнице. Только это, чувствовал он, могло бы остудить его кровь. Пусть она не думает, что Сендер — мальчишка какой-нибудь, которого можно дурачить, которому можно зубы заговаривать. Нет, его не проведешь. Никогда он не позволял плевать себе в кашу, даже тем, кто сильней его. И он, разумеется, не позволит вороватым хасидишкам водить себя за нос. Он у нее все отберет, даже платья, которые заказал ей на свои деньги, даже кольцо с пальца, даже серьги из ушей. С чем пришла, с тем и уйдет, и скатертью дорога!

Потом он подумал, что ничего не хочет от этой хасидской коровы. Пусть забирает все, что он для нее купил: платья, и обувь, и серьги, и все прочее добро. Он даже даст ей немного денег, чтобы она от него отстала. К черту деньги! Он уже столько потратил, что может потратить еще. Монетой больше, монетой меньше, лишь бы выпутаться. В доме он ничего не оставит. Всё: мебель, граммофон, талес, свадебный сюртук — все ненужные вещи, которые он накупил для своей свадьбы, он продаст за бесценок, раздаст даром, лишь бы с глаз долой. Он снова переедет в свое холостяцкое жилье, заживет свободно, как раньше, и начисто забудет о том, что с ним случилось.

После нескольких бессонных ночей, полных раздумий, Сендер решил, что лучше всего ничего не предпринимать. Оставить все идти своим чередом. Зачем превращать себя в посмешище? Поварихи почувствуют себя отомщенными. Женщины, которые сохли по нему, будут на улице смеяться ему в лицо. Посетители ресторана будут судачить о нем за столиками. Его будут держать за болвана, за дурака. Ему будет стыдно на людях показаться. Нет, он никому не доставит этого удовольствия. Лучше пусть все будет так, как есть. Пусть эта глупая гусыня болтается себе в доме, как служанка, решил Сендер.

Так он и оставил ее болтаться.

Он не разговаривал с ней, не сердился, не выяснял отношений, даже внимания на нее не обращал. Он распорядился в лавках, чтобы оттуда доставляли ему на дом все, что требуется, и оставил ее одну в квартире среди новой мебели.