Чужак

Мистер Бакалейник и его жена делали все, чтобы оставить свою Роузи наедине с доктором Стоуном. Сам бывший мясник, наживший состояние на торговле некошерным мясом, мистер Бакалейник очень хотел сблизиться с родовитым семейством. Привыкнув на родине к тому, что мясник — это низко, а лицо духовное — высоко, он вбил себе в голову, что должен породниться с преподобным Финкельштейном, человеком именитым и вообще — важной шишкой. Но сильнее всего он хотел заполучить в свою семью доктора, и не какого-нибудь зубного врача, а настоящего доктора. Мистер Бакалейник верил в доктора Стоуна. Доктор Стоун, так же как его отец-моэль, был пронырливым, острым на язык человеком, он чувствовал себя всюду как рыба в воде, мог пролезть куда угодно и знал, как надо жить. Нет, он за словом в карман не лез, этот доктор Стоун, умел за себя постоять. И мистер Бакалейник верил в свою удачу…

— Розеле, дитя мое, — поучал он свою дочь, — будь с ним поласковее, с доктором, и получишь мужа всем на зависть…

Но Роуз не слушала поучений отца и не хотела быть поласковее с доктором Стоуном. Она ловко выкручивалась из его рук всякий раз, когда доктор хотел увлечь ее на кушеточку. Ей больше нравилось сидеть за пианино и наигрывать модные романсы, подпевая себе нежным лирическим сопрано.

Но доктора Стоуна не удручало то, что Роуз выказывает к нему меньше уважения и любви, чем он, по его мнению, заслуживал. Он пытался разными способами завоевать проворную как ртуть девушку, которая выскальзывала из его рук. Сперва он нагонял на нее страху своей значительностью и ученостью. Доктор Стоун рассказывал обо всех тяжелых случаях и операциях в госпитале, где он занимал одно из самых выгодных мест. Он напускал на себя перед девушкой очень важный профессорский вид и сыпал медицинскими терминами и латинскими словами. Но Роуз это не трогало, и она с большей охотой наигрывала романсы.

— Doc, stop it[98], — прерывала она его, — терпеть не могу слушать о болезнях… Я люблю веселиться…

Доктор Стоун отбросил свою ученость и пустил в ход свой острый, хорошо подвешенный язык, который мог заговорить зубы кому угодно. В своем госпитале он слышал от врачей множество анекдотов, не особенно приличных, но очень смешных, от которых пациентки хватались за бока. Эти анекдоты он с большим артистизмом пересказывал Роуз, и многие из них — от своего имени, чтобы вызвать у нее восхищение. Девушка веселилась и смеялась во весь голос. Но когда доктор Стоун пробовал между делом приобнять ее не только за талию, она посреди веселья спохватывалась и опять ловко выскальзывала из его рук.

— Stop it, doc, — сердилась она, — я не разрешаю…

Для Роуз доктор Стоун наряжался в пух и прах. Он пока еще немного зарабатывал в госпитале, но одевался в лучших магазинах. Его галстуки были из самого дорогого шелка. Из верхнего кармана каждого его костюма элегантно выглядывал платочек. Садясь нога на ногу в мягкое кресло, он очень ловко поддергивал свои отутюженные брюки, показывая тонкие ноги в лучших шелковых носках. Он также выучился всем новым танцам для того, чтобы всегда иметь возможность подхватить девушку за талию и под музыку из радио пройтись с ней в танце по гостиной. Но Роуз была равнодушна ко всем достоинствам доктора Стоуна и не хотела им увлечься, как бы сильно он этого ни желал.

Было ли это от того, что Роуз слишком хорошо видела, что на уме у доктора Стоуна не столько она, сколько ее отец-богач, или от того, что ей, маленькой, чернявой и подвижной, не нравился маленький, чернявый и подвижный мужчина. А может быть, все дело было в том, что при всей своей элегантности доктор Стоун выглядел комично. Его голова, слишком тяжелая и важная, не подходила к его фигуре. Его мохнатые очень черные брови, узкие черные усики, крючковатый нос, но более всего — глубоко прочерченные складки и морщинки вокруг рта — все это смотрелось излишне внушительно, по сравнению с его маленьким тельцем. Еще сильнее не шел ему его голос, густой и низкий, поражавший тем, что принадлежит такому низкорослому мужчине. Но похоже, больше всего были виноваты его руки, тонкие, худые и очень длинные, как лапки зверька. Пучки черных волос росли на пальцах, но обильнее всего покрывали костлявые запястья, торчавшие из туго накрахмаленных манжет. Какая-то ненасытность чувствовалась в волосатых, бледных, тонких руках доктора Стоуна. Всякий раз, когда он протягивал руку к ее талии, Роуз испытывала отвращение. Ей почему-то казалось, что к ней тянется волосатая лапка маленькой уродливой обезьянки.