Чужак (ЛП)

Мир, Вселенная, небо и звезды — все перестало существовать, все на какое-то время исчезло. Все взорвалось и слилось в один бесконечный поцелуй. Микаэла гладила меня по спине, а я прижимал ее к себе с такой силой, что она не могла вздохнуть и только шептала:

— Грег, Грег. Докажи это, докажи мне. Ну же.

Я опустил руки и, нащупав пояс ее брюк, рванул их вниз. Она, задыхаясь, стащила с меня мои, и тут же стала целовать мою грудь и живот.

Ее губы спускались все ниже, и, наконец, это случилось. Страсть, разбуженная Микаэлой, вырвалась, подобно раскаленной лаве вулкана, взметнув пламя и разбросав во все стороны искры. То был неодолимый инстинкт, брат-близнец другого, заставлявшего меня убивать. Он взорвался во мне, потряс меня, овладел мной, и я уже не мог остановиться, как не мог остановиться тогда, когда темная, неведомая сила повелевала хватать топор и крушить черепа.

Я поднял ее, развернул — она лишь ахнула от изумления — и посадил на капот джипа. Разметавшиеся волосы закрыли ее лицо, но я видел жадный блеск глаз. Видел, как блеснули зубы за судорожно раскрывшимися лепестками губ. Ее ноги поднялись и обхватили меня. Ее руки вцепились в меня, и я почувствовал, как она напряглась, словно пронзенная острым уколом боли. И потом ее глаза закрылись в ожидании того, что должно было последовать за прелюдией.

Я вошел в нее резким толчком бедер. Затаенное дыхание вырвалось коротким порывом ветерка, коснувшегося моего уха. Она подалась навстречу, шепча какие-то слова, которых я не понимал. Да это и не требовалось. Я знал, чего она хочет. Сжав ее талию, я снова погрузился в нее. Еще глубже.

— О! — Сдавленный вскрик эхом отскочил от стен. — Только не останавливайся. Прошу тебя, только не останавливайся.

Я бы не смог остановиться, если бы даже захотел. Ритм наших тел совпал, и я поймал себя на том, что наблюдаю за ее ртом. Губы стиснуты, как будто все ее силы уходили на то, чтобы еще плотнее прижаться ко мне бедрами. Потом они разомкнулись, раздвинулись в улыбке, явив восхитительные белые зубы. И тут же снова сошлись вместе для поцелуя. Я наблюдал за движениями ее рта с каким-то странным изумлением и любованием. Он постоянно менялся. Дыхание учащалось, и губы темнели и увеличивались. Между ними проскользнул язык, пробежался влево… вправо. И тут же, когда я нанес удар, от которого задрожал весь джип, эти губы затрепетали, сдерживая рвущийся из ее горла крик. Она закусила нижнюю губу, но остановить бурный поток переполнявших ее ощущений уже не могло.

— Еще… пожалуйста… еще. Да!

Плотина рухнула, волна подхватила ее, вознося к вершинам наслаждения. Она замотала головой, и ее волосы хлестнули меня по плечам. Ее крики наполнили мои уши. Тело выгнулось дугой, устремляясь навстречу мне, и я подался навстречу ей, увлекаемый могучей и неподвластной рассудку и воле силой. И тогда атомы моей плоти и костей снова взорвались.

Когда я опомнился, мы сжимали друг друга с такой силой, словно слились в единое существо. И потом еще долго не разжимали объятий, даже не шевелились, но лишь вслушивались в постепенно затихающее дыхание друг друга, словно ждали, когда мир станет самим собой и вернется на привычную орбиту.

43

В лесу перекликались птицы. Их крики разлетались между деревьями и терялись в лесу. Я сидел на заборе, отрешенно вглядываясь в утренний туман, но видел не лес, не сбегающую к гаражу лужайку, а прекрасное тело Микаэлы.

Моя сумка лежала на том самом месте, где я ее оставил, но в ней не было ничего, кроме захваченных из Салливана джинсов и рубашки. Ботинки и кожаная куртка остались в бункере Феникса. Микаэла еще спала. Впервые за долгое время меня посетили мысли о будущем. Чем была наша горячая ночь любви? Что толкнуло нас в объятья друг друга? Пьянящий воздух свободы? Или нечто более глубокое и прочное, что-то, что не заканчивается с рассветом? Я надеялся на последнее. Поверьте, мне вовсе не улыбалось будущее в одиночку.

Сквозь дымку тумана стали пробиваться солнечные лучи. Вскоре я ощутил их тепло на лице и руках и скажу честно, это было прекрасно. Прекрасно увидеть настоящий солнечный свет после заточения в бетонном отеле старины Феникса. Но вслед за чувством облегчения и покоя пришло и неясное беспокойство. Мне вспомнились слова нашего гостеприимного тюремщика-садиста. Он утверждал, что я продукт улья. Что чудовище, которое он кормил и холил, узнало меня. Признало во мне своего.

Ну, нет, Феникс. Ты просто выживший из ума сукин сын. Ты придумал эту сказку, чтобы удержать нас в бункере. Единственная твоя цель — скормить нас улью. Если бы мы остались, то закончили так же, как и все остальные: превратились бы в мешки из кожи и костей. Тварь выпила бы нашу кровь и оставила валяться, как сброшенное с веревки тряпье.

Ублюдок. Извращенец. Убийца. Во мне закипала злость. Он заманивал в бункер людей, давал им кров, одежду и пищу, а потом подсовывал их прожорливому монстру.

Будь у меня под рукой динамит, я бы взорвал это проклятое убежище к чертовой матери.

— Похоже, сегодня утром нам придется самим искать себе завтрак.