Чужак в чужой стране

А что, если?.. Заноза, сидевшая в ее подсознании, наконец-то вылезла наружу. Нет, Бен не смотался бы из города, не рассказав ей, увидел он или нет Человека с Марса. Ведь она соблюдает конспирацию вместе с ним, а Бен всегда играет честно.

И тут она вновь услышала его слова: «Дорогая, если что-то случится, ты — мой единственный козырь… Дорогая, если от меня не будет вестей, действуй самостоятельно».

Тогда она пропустила мимо ушей эти слова, ей просто не верилось, что с Беном что-нибудь может случиться. Но теперь они отчетливо звучали в ней. В жизни каждому человеку приходится однажды решать, готов ли он рискнуть «жизнью, состоянием и святой честью», если исход предприятия неизвестен. Джилл Бордмен был брошен вызов — и она приняла его в 3.47.

…Человек с Марса снова сел после ухода Джилл. Книгу он больше не рассматривал, а просто сидел и ждал, — можно лишь добавить: «терпеливо» ждал — в человеческом языке нет иных слов, чтобы описать позицию марсианина. Он сидел без движения и был счастлив, потому что брат обещал вернуться. Он мог ждать, не двигаясь и ничего не делая, несколько лет.

Он не знал, сколько времени минуло с тех пор; как они с братом разделили воду. В новом месте иначе воспринималось время и пространство. Плюс постоянное чередование видов и звуков, которые ему еще не удалось грокнуть. В культуре его гнезда время воспринималось совсем иначе. Разница заключалась не в продолжительности жизни, как ее считают на Земле, но в самом отношении.

«Сейчас позднее, чем вы думаете» — такое на марсианском языке не выразишь, равно как «Поспешишь — людей насмешишь», хотя и по разным причинам: первое понятие для марсиан невообразимо, а второе было одной из основ марсианской жизни, и говорить о ней не имело смысла; не станете же вы объяснять рыбе, что ей лучше жить в воде. А вот «Как было в Начале, так ныне и присно» по духу точно соответствовало марсианским понятиям, и перевести такую фразу куда легче, чем «дважды два четыре» — последнее на Марсе вовсе не трюизм.

И Смит ждал.

Вошел Браш, посмотрел на него. Смит не шелохнулся, и тот вышел.

Услышав, как в скважину вставляется ключ, Смит вспомнил, что слышал этот звук незадолго до визита брата по воде, и потому переменил свой метаболизм, на случай, если дальше произойдет то же самое. Но когда внешняя дверь отворилась и в комнату скользнула Джилл, он был поражен — он и не подозревал, что это тоже дверь. Но зато он сразу это грокнул, а затем целиком отдался ощущению счастливой целостности, которая возникает лишь в присутствии сородичей, братьев по воде и в некоторых случаях в присутствии Старейшин.

Но радость его поубавилась, когда он почувствовал, что брат не разделяет его чувства — он казался более несчастным, чем тот, кто готовился к «уходу», случившемуся из-за позорной неудачи. Однако Смит уже знал, что эти создания умеют переносить эмоции совершенно жуткие при созерцании, — и при этом не умирать. Его брат Махмуд, например, пять раз в день переживал душевную агонию — и не умирал, более того — заставлял и его учиться переживать агонию, как нечто необходимое. А его брат, капитан Ван Тромп, страдал от неожиданных припадков, каждый из которых, по мнению Смита, мог привести к немедленному «выходу из тела», чтобы прекратить разлад — но, насколько ему было известно, его брат все еще пребывал в своей телесной оболочке.

И он решил не реагировать на возбуждение Джилл.

Джилл протянула ему сверток:

— Вот, надевай скорее!

Взяв сверток, Смит продолжал ждать. Поглядев на него, Джилл произнесла:

— О Боже! Ладно, раздевайся, я помогу.

Ей пришлось и раздеть, и одеть его. На нем был халат, купальный халат и шлепанцы, потому что ему так велели. С ними он уже управлялся, но недостаточно быстро. Джилл раздела его молниеносно: она ведь была медсестрой, а у него отсутствовали всякие моральные табу, так что все было о’кей. Он пришел в восторг от квазикожи, которую Джилл натянула ему на ноги. Она не позволила ему расслабиться, поспешно прилепила чулки пластырем, за неимением пояса с резинками. Форму она заняла у женщины помассивней, сказав, что ее кузина хочет пойти на маскарад. Застегнув вокруг шеи пелерину, она решила, что теперь его нельзя будет принять за мужчину — по крайней мере, Джилл надеялась на это. С ботинками пришлось потрудиться. Они не подходили по размеру, а в земном притяжении Смит и разутый передвигался неуклюже.

Но все же она одела его, напоследок приколов шапочку медсестры на голову.

— Волосы у тебя слишком короткие, — с беспокойством заметила она. — А, ладно, есть девушки и с такими стрижками. Сойдет.

Смит промолчал — он не понял ее замечания. Но попытался заставить свои волосы удлиниться. Впрочем, сразу сообразил, что сейчас нет времени.

— Ну вот, — вздохнула Джилл. — Слушай меня внимательно. Что бы ни случилось, молчи. Понял?

— Молчи. Молчу.

— Пора, давай руку. Если умеешь молиться, молись!

— Молись?

— Неважно. Идем — и молчи.

Открыв наружную дверь, она выглянула в коридор и вывела его из палаты.