Чужак в чужой стране (Stranger in a Strange Land)

А Майк сумел получить удовольствие и здесь. Во время парада, состоявшегося в день окончания службы, командующий со свитой оказались по колено в продукте человеческой жизнедеятельности, пресловутом у солдат, но не частом на парадах. Через несколько секунд остался лишь запах и неприятные воспоминания о массовой галлюцинации. Джабл подумал, что у Майка, пожалуй, грубоватый юмор, но потом вспомнил молодость, медицинский факультет и признал, что сам он не лучше.

Бесславная карьера Майка даже доставила Джаблу радость: Джилл три недели сидела дома. Майк и вовсе не смутился: вернувшись из армии, он хвастал, что добросовестно выполнял наказ Джилл, и не отправил в перпендикулярное пространство ни одного человека, а только пару мертвых вещей. А у него ведь была возможность сделать Землю более уютной для жизни; и он бы сделал это, если бы не странное желание Джилл. Харшоу не спорил: у него самого был длинный список людей, без которых ему на Земле стало бы уютнее.

Джаблу казались странными религиозные увлечения Майка. «Преподобный доктор В.М.Смит, бакалавр искусств, доктор философии, основатель и пастор Вселенской Церкви!» Чушь собачья! Настоящий джентльмен должен уважать чужую личность и не имеет права лезть человеку в душу.

Хуже всего было, когда Майк заявил, что идею Вселенской Церкви подсказал ему Джабл. Харшоу допускал, что мог сказать нечто подобное, но не помнил, когда и что именно он говорил.

От печальных размышлений его оторвала Мириам.

– Босс! Гости пришли.

Джабл увидел заходящую на посадку машину.

– Ларри, неси ружье! Я поклялся застрелить всякого, кто посмеет приземлиться на мои розы. – Он садится на вашу траву. – Ладно, в следующий раз сядет на розы, тогда и застрелим.

– Это, кажется, Бен Кэкстон.

– Не кажется, а точно. Что будешь пить, Бен?

– Ничего, я приехал поговорить.

– Мы уже говорим. Доркас, принеси Бену стакан молока, он сегодня нездоров. – Нальешь молоко из бутылки с тремя звездочками, – уточнил Бен. – Джабл, у меня к тебе деликатный разговор.

– Ну что ж, если ты считаешь, что нам поможет уединение в моем кабинете, милости прошу.

Бен поприветствовал всех домочадцев и вместе с Харшоу отправился наверх.

– Каков расклад? Я проиграл?

– Ты еще не видел новых комнат. Мы построили две спальни, одну ванную и галерею.

– О, да тут статуй хватит на целое кладбище!

– Бен, я уже объяснял, что «статуи» – это памятники усопшим вождям, а у меня – «скульптуры». Будь добр, говори о них уважительно, не то я рассержусь. Здесь собраны копии лучших скульптур, созданных в этом подлом мире.

– Эту гадость я уже видел, а когда ты успел собрать остальной хлам?

Джабл обратился к прекрасной Ольмиер.

– Не слушай его, моя дорогая! Он варвар, ничего не смыслящий в красоте. – Харшоу погладил ее по морщинистой щеке и нежно коснулся ее усохшей груди. – Нам с тобой недолго осталось, потерпи. А ты, Бен, будешь наказан. Ты оскорбил женщину, я этого не потерплю.

– Да брось ты! Сам оскорбляешь женщин по десять раз на дню.

– Энн! Надевай плащ – и ко мне! – закричал Джабл.

– Я бы не стал оскорблять живую женщину, которая позировала скульптору. Я только не могу понять, зачем он заставил чью-то бабушку нагишом позировать, и зачем тебе на нее смотреть.

Явилась Энн, в белом плаще.

– Энн, – обратился к ней Харшоу, – скажи, я тебя когда-нибудь оскорбил? Оскорблял ли я других женщин?

– Я не имею права высказывать свое мнение.

– Энн, не в суде же мы в конце-концов. – Нет, Джабл, вы никого из нас не оскорбляли.

– И еще одно мнение, пожалуйста. Что ты думаешь об этой скульптуре?

Энн посмотрела на шедевр Родена и медленно произнесла:

– Когда я увидела ее впервые, она показалась мне отвратительной. Позже я пришла к выводу, что это чуть ли не самая красивая вещь, которую мне приходилось видеть.

– Спасибо, ты свободна. – Энн ушла. – Ну что, будешь еще спорить?

– Спорить не буду – кто же спорит с Беспристрастным Свидетелем! – но согласиться с тобой не могу.

– Слушай меня внимательно. Красивую девушку заметит каждый. Художник посмотрит на красивую девушку и увидит, какой она станет в старости. Хороший художник посмотрит на старуху и увидит, какой она была красивой в молодости. Великий художник сделает портрет старухи и заставит зрителя увидеть, какой красивой она была в молодости. Более того, она заставит зрителя поверить, что эта прекрасная девушка еще жива, но только заточена, как в темнице, в теле старухи. Он заставит зрителя понять, что женщина – какой бы старой и безобразной они ни была – в глубине души считает себя восемнадцатилетней красавицей и хочет, чтобы все так думали. Это для нас с тобой старость – не трагедия. Посмотри на нее, Бен!

Бен посмотрел. Через минуту Харшоу сказал:

– Ладно, можешь высморкаться. Приступаем к делу.

– Погоди. Расскажи мне о другой. Это девушка, я вижу. Но зачем ее свернули, как крендель?

Харшоу обернулся к «Упавшей кариатиде».

– Если бы на тебя упала такая глыба, из тебя бы вышла котлета. Неужели ты не понимаешь, что дело не в кренделе, а в том, что он символизирует? Ты когда-нибудь видел распятие?

– Я не хожу в церковь.