Чужак в стране чужой

— Чуть-чуть поднимемся… — Майк приподнял ее на пару футов. — Трусики. Чулки. Пояс. Туфли. О’кей, теперь встанем на собственные ноги и — руки вверх. Какой там еще лифчик, ни к чему он тебе. Платье — ну вот, вид вполне благопристойный. И симпатичный — что бы ни значило это слово. Иначе говоря — выглядишь ты хорошо. Не получится из меня ничего другого — пойду к какой-нибудь даме в горничные. Ванны, шампуни, массажи, прически, штукатурка на лицо, одежда на любой случай жизни — да я ведь даже маникюр научился делать, и не как-нибудь, а на твой вкус. Так как, мадам, справляюсь я с работой?

— Ты — идеальная горничная. Я тебя никуда не отпущу.

— Да, и я грокаю это с гордостью. Моими стараниями ты выглядишь просто великолепно, так что выкину-ка я эти вещички и устрою тебе небольшой массаж — такой, знаешь, полезный для взращивания близости.

— Да, Майкл!

— Ну вот, а я-то думал, ты научилась жданию. Нет, ты сперва своди меня в зоосад и купи мне мороженое.

— Хорошо, Майк.

Над парком Золотые Ворота носился холодный, до костей пронизывающий ветер, но Джилл умела уже справляться с холодом, а Майк его попросту не замечал. И все равно, расслабиться в теплоте обезьянника было приятно. Вообще-то Джилл не любила обезьян, карикатурные подобия людей приводили ее в мрачное настроение. И ведь она навсегда рассталась с остатками чистоплюйства, научилась находить некую аскетическую, по сути своей — почти марсианскую радость во всех физических проявлениях жизни; прилюдные испражнения и совокупления ничуть ее не смущали — несчастные, загнанные в клетку твари не имели ни понятия о «благопристойности», ни места, куда спрятаться от чужих глаз, винить их в чем-нибудь было бы просто смешно. Джилл смотрела на обезьян без всякого отвращения, без всякой нужды смирять свою брезгливость — и видела в них «человеческое, слишком человеческое»[169]; каждым своим действием, каждой гримасой, каждым удивленным, озабоченным взглядом они напоминали ей о наиболее неприятных качествах рода людского.

Вот у львов — там гораздо лучше. Огромные, высокомерные даже в заточении самцы, величаво-женственные львицы, а рядом — царственные в своем великолепии бенгальские тигры, из чьих глаз смотрит беспощадная ночь джунглей, и поджарые, стремительные, опасные, как выстрел в упор, леопарды, и надо всем этим — острый, стойкий, никакими кондиционерами не истребимый кошачий запах. Майк разделял пристрастия Джилл, они простаивали здесь часами — или шли к птицам, или к змеям и крокодилам, или к тюленям — как-то он заметил, что если уж существу суждено жить на этой планете, лучшая для него судьба — родиться морским львом.

Первое знакомство с зоопарком Майка расстроило; вознамерившись дать пленникам свободу, он с трудом внял совету Джилл подождать и погрокать. В конечном итоге ему пришлось согласиться, что выпущенные звери просто погибнут и зоопарк для них — нечто вроде гнезда. По возвращении домой Майк на многие часы погрузился в транс и потом никогда уже больше не изъявлял желания уничтожить клетки, решетки и стеклянные стенки. Он объяснил Джилл, что стальные прутья охраняют скорее зверей от людей, чем наоборот, признал, что не сумел грокнуть этого сразу, и в дальнейшем не пропускал ни одного зоопарка.

Но сегодня ничто не могло вывести Майка из подавленного настроения — ни мизантропия верблюдов, ни ужимки обезьян. Он стоял перед клеткой капуцинов, мрачно наблюдал, как те едят, спят, занимаются любовью, нянькают детенышей, выискивают друг у друга насекомых и просто без толку слоняются из угла в угол; тем временем Джилл их прикармливала.

Один из самцов замешкался и не успел сунуть за щеку орех, полученный от щедрой посетительницы; тут же подскочил другой, покрупнее, нагло отобрал у товарища по заключению добычу, несколько раз его ударил и неторопливо удалился. Низкорослый самец даже не пытался догнать своего обидчика; в бессильной ярости он лупил кулаками по полу и отчаянно верещал. Майк внимательно наблюдал за спектаклем.

Неожиданно пострадавший бросился в угол клетки и сорвал злость на совсем уже маленьком, меньше себя самце. Зверски избитый капуцин уполз, скуля и хныча, к самке с детенышем, которая стала его утешать; остальные обитатели клетки не обращали на происходящее никакого внимания.

Майк откинул голову и расхохотался. И продолжал хохотать все громче и громче. Ему не хватало воздуха, его била дрожь, он осел на пол — и все хохотал и хохотал.

— Прекрати сейчас же!

Майк, начавший было сворачиваться в клубок, распрямился — и продолжал хохотать.

Рядом с Джилл появился служитель.

— Вам не нужно помочь?

— Не могли бы вы заказать такси? Воздушное, наземное, все равно какое, главное — увезти его отсюда. Ему плохо.

— А может — «скорую»? Похоже на припадок.

— Все что угодно!

Через несколько минут они уже сидели в воздушном такси. Джилл назвала водителю адрес, а затем встряхнула за плечо все так же хохотавшего Майка.

— Майк, послушай меня! Успокойся, пожалуйста.