Чужаки

— Сержант, дай закурить, — игриво попросила меня под смех подружек одна из женщин.

— Красавчик, дай адресочек, — заглядывая Вадику в лицо, ухмыльнулась другая.

— А если я женат? — справившись со смущением, спросил Вадик.

— А че жена? Жена не стенка — подвинется.

— А если не подвинется? — усмехнулся водитель.

— Подвинем, — отрезала женщина.

Я протянул пачку сигарет женщине, попросившей у меня закурить, и она, вытянув три штуки, вместе со стайкой развеселившихся женщин двинулась дальше по коридору.

— Ну нет, в следующий раз поеду сюда в форме, а то еще положат меня сюда загорать, с этими, — Вадик кивнул головой в сторону уходящих женщин.

— Ага, смотри, если будешь здесь, тут они тебя и изнасилуют.

— Пусть попробуют! — с озлоблением произнес Вадик.

— Вы зачем сигареты раздаете? — строго спросила меня врач, вышедшая из открытого кабинета.

— А что нельзя? — с ехидством спросил я.

— Нельзя! Вы за кем-то приехали?

— Да, за Листовой! — смущенно ответил я.

— Подождите в приемном покое. Я сейчас приведу, — распорядилась врач.

Ждать пришлось долго. Уже возвращались из столовой больные женщины, бросая на нас, особенно на Вадика, завлекающие взгляды. Я решил позвонить в приемник и предупредить, что мы задержимся, а то, не дай Бог, начнутся всякие расспросы. Номер был занят. И вдруг я услышал:

— А ты что стоишь? Проходи, раздевайся! Да ты не стесняйся, — медсестра взяла Вадика за руку и повела его в раздевалку.

— Зачем это я должен раздеваться? Да отпустите вы меня, — испуганно отстранился он от нее.

— Ну, если тебя привезли, давай, паренек, давай, — напирала медсестра.

— Да вы что? Да я не к вам... Мы за девчонкой приехали. Володь, скажи?! — не выдержал Вадик.

— Так ты что, из милиции? А молоденький какой! Ты уж извини, а то я тебя... — смутилась медсестра.

Меня всего трясло от смеха. Посмотрев в мою сторону, Вадик тоже не выдержал и расхохотался. Сестра удивленно взглянула на нас, потом, махнув рукой, пошла по своим делам.

Привели Марину. Короткая стрижка, круглое лицо, серые глаза, смотревшие на меня с нескрываемой злобой. Она скрылась за дверью раздевалки. Врач стала отправлять по палатам собравшихся подружек.

— Идите, ну идите же! Что вы тут собрались?!

— А что, проводить нельзя, что ли? — галдели они.

— Встретитесь, еще не раз встретитесь.

Подружки вышли из кабинета и остались ждать в коридоре. Вскоре к ним вышла Марина в зеленом платье и в синей заношенной куртке — в том, в чем ее привезли из детприемника. Подруги обступили ее, давая советы и адреса.

Получив справку о выписке, мы, наконец, вышли из больницы. Марина, подавленная, брела позади, не замечая дождя. Мне хотелось поскорее покинуть это тоскливое заведение, и я прикрикнул на нее:

— Ты можешь идти побыстрее? Не на прогулке, топай!

Она с ненавистью посмотрела на меня, и этот взгляд словно обжег меня. Опустив голову, она пошла к вахте, всем своим видом показывая презрение ко мне. Я понял, что ей не хотелось ехать в приемник. Разместившись на заднем сиденье, она отвернулась к окошку. «УАЗик», разбрызгивая лужи, выскочил на дорогу. Капли дождя, собравшиеся на лобовом стекле, струями стекали вниз.

Молчание становилось тягостным.

— Тебе что здесь лучше было, чем в приемнике? — спросил я ее.

Она не ответила. «Затаила обиду», — подумал я.

Марина разительно отличалась от тех девчонок, которые побывали в больнице строгого режима. Те охотно и весело рассказывали о себе, о своих любовных похождениях. Не стеснялись и в описаниях интимных моментов. Одна, выпросив у меня сигарету, рассказала, как они впятером изнасиловали парня. Рассказывала, смакуя мельчайшие подробности, и, когда я обвинил ее в том, что она сломала парню жизнь, она ответила мне с обидой:

— А чем он особенный? С нами не хотел трахаться, красавчик! Сам виноват! От него бы не убыло, и меньше бы не стал! '

А Марина как бы ушла в себя. Не хотела никого замечать. Лишь с тупым безразличием смотрела куда-то перед собой. Я знал о ней только то, что она сирота, воспитанница интерната, что несколько раз была в приемнике, — и все! Появившееся раздражение стало усиливаться.

«Какого дьявола! Ну, надулась девчонка! Чего тебе до нее?» — успокаивал я себя.

Но это было слабое утешение. К тому же я понимал, что это была не обида, а презрение ко мне.

— Слушай, Марина, если я тебя обидел, то прости меня, — все-таки не выдержал я. — Но я не сделал тебе ничего такого, чтобы ты смотрела на меня как на какую-то тварь. Может, ты презираешь меня только за то, что я ношу этот мундир? Но за формой у меня живая душа, и я тоже человек!

Она подняла голову, и я встретился с ее удивленным взглядом. В ее глазах мелькнула какая-то живинка.