Чужаки

— Ну да. Я ведь из дому тогда на стройку поехала. Надюху Новикову знали? нет? Так у нее на Урале один шофер был, все писал письма, чтобы она к нему приезжала. А Надюха сомневалась, пока меня зло не взяло: «Ах, ты, — говорю, — кулема несчастная, мужик там весь извелся, а тебе задницу лень поднять. Собирайся, вместе поедем». Думаю про себя: «Может, и для меня какой шофер там найдется». Вот, значит, и поехали мы с Надюхой на Урал. Она сразу замуж выскочила, но не за того шофера, а за другого, он на экскаваторе работал. А я устроилась в бригаду маляром. «Дай, — думаю, — хоть специальность получу…»

— Так ты, значит, аж на Урал махнула? — не то спросила, не то подумала вслух бабушка.

— Сначала на Урал, потом в эту, как ее… называется так чудно, не по-русски… Вот ведь придумают, три года жила, а выговорить никак не могу… Так и ездила с одной стройки на другую словно мужик. Маляры везде нужны…

— И все одна? — поинтересовалась бабушка. — Замужем не была?

Маняша потупилась, полезла за чем-то в шкафчик, ничего оттуда не достала и снова уселась.

— Ну как одна… Мужского полу на стройках, известное дело, много. И все больше холостые. Случалось, что какой-нибудь и поинтересуется. Только я, дура такая, вместо того, чтобы завлекать, возьму да и бухну наперед: «Так, мол, и так, хорошо бы замуж…» Если которые честные — сразу отходили, а другие потом норовили скрыться… Чудаки… Как будто я их насильно потащу в загс. Сколько раз себя ругала за свою глупость, а исправиться никак не могла. Подруги, бывало, наставляют меня, как надо завлекать, я их слушаю, а сама думаю: «Нет, это с моей физиономией стыдно…»

— Как же это тебя угораздило в бане-то? — спросила бабушка, чтобы перевести разговор в более приятное русло.

Маняша засмеялась и даже как будто помолодела. Во всяком случае она уже не казалась мне старой бабкой, а так, теткой.

— Это когда мы под Воронежем элеватор строили… Там в поселке была баня, куда мы по четвергам, то есть в женский день, ходили мыться. Вот, значит, женщины помылись и захотели париться, а мне что-то поплохело, видно угорела… Сижу в предбаннике в чем мать родила, волосы сушу и поджидаю своих товарок. Вдруг дверь открывается и входит Семен Иванович с чемоданчиком в руке, то есть я тогда еще не знала, конечно, что это Семен Иванович, а думала, что просто мужчина. Вошел и стоит, рот разинул, глазами хлопает, никак не может сообразить, почему тут голая баба. Я, конечно, всю одежу, которая была под рукой, сгребла на себя и говорю ему: «Вам чего здесь надо, товарищ? Сегодня женский день». А он мне: «Извиняюсь, я тут… кое-что простирнуть собрался…» Тогда я говорю: «Это дело не мужское, давайте что там у вас, я сама простирну». Он сунул мне рубашку и — ходу. Насилу потом его нашла. Оказалось: москвич, год как овдовел… Ну и вот…

— Так он у тебя вдовец, — сказала бабушка, словно подтвердила вслух какую-то свою мысль.

— Семен Иванович, конечно, в летах, зато не пьющий. А уж такого мастера надо поискать. Он и плотник, и каменщик, и столярное дело знает, и слесарем может быть, а уж таких печников теперь днем с огнем не найдешь. Другой за месяц столько не зарабатывает, сколько он за неделю.

— Где же он работает? — заинтересовалась бабушка.

— На этой, как ее… фанеротаре. Там хорошие заработки.

— А мой зять говорит — там ни черта не платят…

— Конечно, оклады там не бог весть какие, — призналась Маняша. — Но он сверхурочные берет, а с работы придет — тоже не сидит сложа руки: кому стекло вставит, кому дверь навесит, а уж насчет печей и говорить нечего. Вся Марьина Роща знает, какой Семен Иванович мастер.

— Ну, если еще подрабатывать, тогда, конечно, — согласилась бабушка.

Мы уже выпили по три чашки чаю и съели целое блюдо пирожков с капустой, когда вдруг услышали чей-то кашель.

— Батюшки, хозяин проснулся, — всполошилась Маняша. — Вы уж тут подождите еще минутку, а я его упрежу, что у нас гости…

Она вскочила и убежала, а потом долго не появлялась. Так что бабушка даже заерзала, ей, видно, не терпелось увидеть этого знаменитого Семена Ивановича. Наконец Маняша позвала нас в комнату и мы его увидели, то есть сначала услышали, потому что некоторое время не могли понять, откуда донеслось его придушенное «здравствуйте». Он лежал за изразцовой печкой на сундуке, покрытый одеялом из разноцветных лоскутков, и изображал на лице радушную улыбку. Этот маленький человечек с нездоровым одутловатым лицом совсем не походил на того бравого предприимчивого мастера, о котором нам только что рассказывала Маняша. Так что мы даже подумали, что это не Семен Иванович, а кто-то другой, может отец его.

Но Маняша сказала:

— Пусть уж хозяин не встает, больно намаялся за целый день.

И мы поняли, что это и есть Семен Иванович, и нам почему-то неудобно стало глядеть в его сторону. Как будто мы перед ним в чем-то провинились. А Маняша так и заливалась.

— Вот эту кровать Семен Иванович сам делал, и комод, и шифоньер…

— Что ж это, Семен Иванович, — не выдержала бабушка, — кровать сделал, а сам на сундуке спишь?

Семен Иванович хотел было что-то сказать, но тут встряла Маняша: