Чужаки

Здесь я начал понимать, что гражданская милиция отличается от воинской. Глядя на курсантов-милиционеров, которые приходили сюда для создания своей благополучной жизни под сенью закона, я с грустью вспоминал ребят по батальону. Но справедливости ради надо сказать, что встречались здесь и бессребреники. Я часто с благодарностью вспоминал командира армейского батальона, особенно тогда, когда сталкивался с командиром роты школы милиции, который придирался к курсантам по пустякам и с презрением относился к ним. Его откровенно ненавидели и крыли крепким словцом. Старались не попадаться ему на глаза. Как увидят блеск его очков — расходились.

Это был один из представителей начальников-«ментов», которых впоследствии я частенько встречал. Несерьезное отношение к выбору профессии работника милиции бросалось мне в глаза, когда я видел пьяных курсантов и сидел на судах, где судили этих пьяниц. Парадоксально было выступление одного курсанта-инспектора:

— В милиции может служить тот, кто знает, сколько пить, с кем и когда!

И слыша аплодисменты в адрес этого «мудреца», я с горечью подумал: «Вот она, наша доблестная милиция!».

Но это были лишь эпизоды из повседневной, занятой учебой жизни. У нас был хороший учебный взвод. Были у меня товарищи, которые, зная о моем ранении, помогали мне на занятиях по самбо, хороший классный руководитель, с которым было легко и просто говорить.

Закончились месяцы учебы. Настал день присяги. Взяв в руки красную папку, я взволнованно произнес:

— Я, вступая в органы внутренних дел...

В ту минуту мне было трудно унять дрожь — радость переполняла меня. Я вернулся в милицию, как бы снова заняв свое пустовавшее место, чтобы охранять родной город, покой и жизнь челябинцев.

* * *

Нас, молодых, только что закончивших школу милиции, обступили милиционеры роты и кто-то из них спросил:

— Пьешь?

Он очень удивился, узнав, что я вообще не пью.

— Ничего, у нас запьешь. А как с бабами?

— Нормально.

— А будет хорошо, — пообещал он мне под смех окружавших меня парней.

Милиционеры построились в тесном дворике райотдела. Дежурный зачитал ориентировку.

— Равняйсь, смирно! Приказываю заступить на охрану общественного порядка в городе Челябинске. Во время несения службы соблюдать социалистическую законность. По маршрутам и постам шагом марш!

Через неделю меня вызвали в отдел кадров, и, когда я подписал необходимые документы, старый кадровик поинтересовался, действительно ли я, чтобы поступить в милицию, ездил в Москву. Узнав, что это правда, он с уверенностью заверил меня:

— Больше года ты не сможешь прослужить в милиции.

— Почему? — удивился я.

— Таких, как ты, правдолюбов, не любят, — категоричным тоном произнес он.

Этот насквозь пропитанный ложью майор оказался не прав, я прослужил девять лет. Может быть, прослужил бы и больше, если бы, как мне говорили, не высовывался.

«Милиция», «милиционеры»... Часто произнося эти слова, мы имеем в виду всех, кто носит милицейскую форму: ОБХССников, аппаратчиков, уголовный розыск. На самом же деле, милиционер — это тот молодой парень, который несет службу по охране общественного порядка, которого каждый день ждут чужая боль и тревога за людские судьбы. Он всегда на виду, как бы под прицелом. И чтобы ни случилось, люди бегут с призывом о помощи к нему, парню в милицейской форме.

...Первый тревожный звонок привел нас в квартиру, где весь пол был залит кровью. Преступник, который порезал своего дружка, сидел и смотрел на нас мутным взором...

Этот вызов был моим первым крещением. Куда только потом ни забрасывала меня служба! Я видел, как гуляла в ресторанах элита, лазил по подвалам, выискивая пацанов, гонял из парков охотников до телесной любви на свежем воздухе, стоял в оцеплениях на концертах во Дворце спорта, шугал базарников и постоянно возился с пьяными.

Часто нам приходилось вызывать «баню». Так мы называли машину спецмедвытрезвителя, который находился по соседству с баней. Тяжело было мне видеть, как спивается Россия.

Моими напарниками были простые, незлобивые парни. С ними спокойно служить. Заместитель командира, узнав, что мне трудно после службы добираться домой в Каштак, перевел меня на дневную смену. Мне нравился этот простой, человечный зам. Он понимал нас, сержантов, а найти понимание в командире — это редкость.

В поселке, где прошло мое детство, по-разному относились к моей работе в милиции. Кто-то по этому поводу откалывал шутки, некоторые меня невзлюбили, но в основном ко мне относились с пониманием. Каштак был одним из тревожных мест для милиции: там тайком гнали самогон, ставили бражку, чтобы было чем рассчитываться за помощь по хозяйству. Не скажу, что пили все поголовно, нет, «круто» пили только некоторые, а в основном это были добрые, простые работяги, жившие в поселке, как в одной семье, знавшие друг о друге и хорошее и плохое. Некоторые молодые парни искали приключений и попадались на уголовщине. Иногда до меня доходили слухи, что одного посадили за драку, другого за изнасилование, еще кого-то за кражу. Судим был и мой младший брат.