Чужестранец

Мирко, однако, не спешил убивать. Противник вызывал у него брезгливость — незнакомое доселе чувство, но был еще и расчет: убьешь — воевода не похвалит, если не хуже, а не убьешь — от Етона потом хорошего не жди: ужом вывернется, выскользнет, да гадюкой и обернется. Продолжая удерживать мужика на земле с ножом у шеи, Мирко вопросительно поглядел на Свенельда. Воевода смотрел угрюмо: исход дела не понравился ему как раз тем, что мякша не порешил Етона сразу.

— Видно, что не воин, — зло сказал Свенельд. — Чего ждешь? Повалил, так добивай уж.

— А отпустишь меня, коли я его добью? — несколько сдавленно спросил Мирко — Етон был все же здоров и силен, и держать его под собой, даже умеючи, было непросто. Последнего вопроса задавать явно не следовало.

Свенельд и вовсе помрачнел, лицо его стало каменным:

— И убьешь — не отпущу, и не убьешь — несдобровать тебе. Ладно: его, — воевода указал на распростертого Етона, — пусти, будет место свое знать. И нож брось: под замком посидишь, там решим, что с тобой делать. Ведите его, — наказал он воинам. — Да глаз не спускайте. Знаю я этих мякшей.

К Мирко приблизился самый старый из воинов — в бороде его уже проглядывала седина, а клок волос, который и Свенельд, и все люди его оставляли на темени, зачесывая налево, стал совсем пегий. В глазах его не было ни злости, ни измывательства, ни торжества, но и сочувствия тоже ни капли.

— Вставай, — проговорил он мякше, еще сильнее, чем Свенельд, цыркая на согласных. — Нож здесь оставь. Не бойся, до поры не тронем. Собаку твою я около избы, где тебя запрут, привяжу. Меня пес не тронет. Пошли.

Свенельд стоял и молча наблюдал. Мирко ничего не оставалось, как подняться, озираясь волком, и идти туда, куда повели: вправо от средней улицы, к крепко построенному темному и давно не пользуемому овину. Обернувшись напоследок, он увидел, как тяжело, мед ленно поднимается на ноги Етон, как, даже не взглянув на него, развернулся и пошел к кораблю Свенельд, как рвался с привязи и скорбно выл Пори, как грустно, чуть не плача, глядел вслед Белый. Еще он успел заметить, что немцы сбились в кружок и о чем-то по-своему неторопливо толковали. Потом Мирко подтолкнули мечом в спину — не старший, воин помоложе, — чтобы поторапливался. По пути им встретилась молодая еще женщина с исцарапанным ногтями в кровь лицом. Ее вели под руки две другие, пожилые уже. Лицо молодки было пепельно-серым, глаза потухшими и заплаканными, черты заострились — она будто маску надела, ровно на масленицу, да только не развеселую, а будто смертную, нечеловеческую вовсе. Обратив взгляд свой на Мирко, она мгновение смотрела, не понимая, потом указала на него рукой, глаза ее зажглись дико, и она упала без сил. Провожатые едва успели подхватить ее под руки.

— То жена Алвада, которого ты поутру убил, — безучастно пояснил старший. — Хорошая женщина.

Мирко проводил взглядом женщин, а потом молвил тихо:

— Может, и добра, да муж лиходей.

— Может, и так, — отвечал старший. — Только об этом с воеводой разговаривать будешь.

Подошли к сараю, отперли дверь. Внутри было сухо, только пахло затхлостью — сарай, видно, долго не открывали. На пол была брошена солома, тоже, видать, прошлогодняя.

— Посиди пока, — велел старший. — Сейчас пса твоего приведу, а потом соломы посвежее принесем и воды. Драться не вздумай. А так, может, еще живым выйдешь. Свенельд мякшей давно не жалует.

— А я и не думаю, — отвечал Мирко, усаживаясь на солому, ему даже рук не связали: воевода не наказал.

— Вот и ладно, — отвечал мужик.

Дверь за воинами захлопнулась, лязгнул засов. Мирко оказался один в темноте, только сквозь щелки в двери сочилось каплями тусклое солнце.

На всякий случай он осмотрел сарай, даже доски на прочность попробовал. Но делать было нечего: сарай, хоть и старый, был еще достаточно крепок, чтобы не развалиться от одного тычка, Земля здесь, конечно, была мягкая, но Мирко плохо представлял себе, как стоит сарай к другим постройкам, да и без лопаты или хотя бы ножа рытье могло занять немало времени. Ясно было, что просто так держать здесь его Свенельд не будет: или убьет, или поспешит отправить куда подальше. Понятия о том, что из мякши получится вовсе негодный раб, у воеводы, должно быть, хватало, а кормить пленника задарма толку не было.

Снаружи было тихо — никаких посторонних звуков, кроме обычных скрипов, шелестов, невнятных голосов издали и собачьего лая. Через некоторое время послышался шорох шагов.

— Эй, мякша. — Это был старший. — Пса твоего я здесь привяжу, у дверей. К тебе не пущу. — Лязгнул замок, дверь отворилась, Мирко услышал, как Пори взвизгивает и рвется к хозяину, как ремень, которым привязали пса, дергается, натягиваясь. Старший вошел, внес кожаное ведерко, наполненное светлой водой. — И вот еще. — Он вынул из-за пазухи ломоть хлеба и завернутое в тряпку сало.

— Благодарствуй. — Мирко поклонился воину как старшему, сохраняя достоинство свободного человека.