Чужестранец

Разумеется, как и всякий уважающий себя мякша, он знал, как поступить, чтобы не попасть под чары лешака: переодеть обувь не на ту ногу, перестегнуть одежу, шапку вывернуть, поплевать, поругаться и всякую иную дурость учинить. Мирко был убежден, что это глупость, но коли она была проверена и необходима, надо ей следовать. И он, и друзья его делали так и, заблудившись, казалось, безнадежно, выходили из самой густой чащобы. И ночевали они в лесу, и избегали лесного пожара, и много еще полезного это приносило. Но то был все же свой, мякшинский, холминский леший, с которым замирялись селяне не один век и жили, почитай, бок о бок. А что взбредет в голову здешнему, со здоровенным кабаньим копытом? Оставалось надеяться на Мшанника, который всюду был один — от Снежного Поля до Вольных Полей, потому как все воды земли соединены, хоть и невидимо. Значит, и все болота тоже. Болото — живое болото, а не мертвая гарь — всегда, несмотря на кажущуюся унылость, было дружелюбнее леса, хотя раззяв могло наказать беспощадно.

Мшанник не дружил с лешим, который любил напакостить по мелочи, покуражиться, напугать. В лесу он был не хозяином, а жителем. Мшанник и на болоте главенствовал и был строг. Леший мог уронить на голову тяжеленный сук, расставить ягодные кусты так, чтобы завести в непролазное урочище вроде заросшего оврага, из какого не всякий опытный лесник выберется. Леший мог подставить под ноги жесткий корень или прикрыть травой глубокую ямину, мог заставить двигаться грибы и даже деревья, кидаться шишками, сыпать в глаза труху.

Мшанник всегда честно выставлял знаки: здесь — опасно, здесь — ступай, и мог укрыть того, кто знает болото, получше густых зарослей. Он щедро отдавал ягоду и птицу, сберегал на островинах удивительные Цветы и травы, взамен прося одного: уважения. И уж он-то не позволил бы лешему долго безобразничать. Да на болоте леший и не мог оказаться перед носом у человека внезапно и обойти запросто не смог бы: место ровное, открытое, видно далеко, не спрячешься за стеной деревьев и не пойдешь куда угодно — даже леший не минует топи.

Размышляя так и этак, насвистывая всякие песни и сочиняя на ходу разную чепуху, мякша приближался к южному краю болота. Все было славно, но в одно неуловимое мгновение что-то переменилось, и Мирко почуял это, как чует малейшее изменение собака, даже будучи крепко спящей. Казалось, сам воздух стал другим — более прозрачным, что ли, а вернее — призрачным. Очертания стали отчетливее, предметнее, вещественнее, краски — насыщеннее, а звуки смолкли! В одночасье, хотя солнцу еще далеко было до заката, сошел на нет птичий гомон, и даже букашки, жуки и кузнецы как провалились куда-то. Мало того, пропал неизменный комариный звон! И ветер, и без того слабый, улегся. На равнину опустилась тишь.

«Уж не гроза ли надвигается?» — подумал Мирко.

Но нет, небеса оставались чисты. Приближение грозы заметно, даже когда она скрыта за горизонтом, по невнятной, почти неотличимой перемене цвета неба и веса воздуха.

Теперь приближалось иное. Повеяло ледяным мертвенным сквозняком. Ни с севера, ни с юга — повеяло ниоткуда. Стало зябко и тревожно, тоскливо невыносимо, словно поднялись тяжкие веки и чей-то взгляд пригнул, склонил любую непокорную волю. Мирко, не понимая, что такое творится с ним и вокруг, оглянулся и, не найдя ничего, в надежде поднял глаза к солнцу. Оно одно сияло, как прежде, и никакой холод не мог нарушить его золотой сверкающей правды. Мирко почувствовал, что он не одинок, но доброе светило было высоко, а осознание неизвестной опасности, чего-то враждебного было совсем близко.

И вот серебряно-чистый, но зловещий и торжествующий голос рога пронзил простор. Тут же из недальнего уже леса раздался ответ: в последнем, безнадежном и слабом в сравнении с нездешней мощью рога, но упрямом несогласии возражал неведомому протяжный тоскливый вой.

Мирко мгновенно понял, что здесь, на открытом месте и в одиночку, он не сможет противостать страшной силе прорвавшего незримую границу другого мира. И ни солнце, ни Мшанник, ни какая иная стихия не защитят его, поелику способны лишь блюсти устоявшийся порядок, но не противодействовать. Союза теперь надо было искать с такой же, как и он сам, тварью из плоти и крови. И жестокий, беспощадный и злобный враг — серый, ненасытно прожорливый клыкастый зверь ныне звал тех, кто еще имел волю, к себе, ибо чуял то же: остаться одному — значит сгинуть.

Мирко со всех ног бросился к лесу. Единственное, чем выручил Мшанник, так это постелил ровненько забывшему осторожность мякше верную тропу.