Чужестранцы

Янь Вышанин. Полвека носил он уже это имя и успел прибавить роду своему почёта. Хоть и так род был славный: вёлся от Свенельда, воеводы кагана Святослава, через Добрыню, дядьку кагана Владимира, а после – Остромира, посадника Новгородского. Да и у отца Яня, воеводы Вышаты, заслуг неисчислимо: ходил при Ярославе Владимировиче в поход на Византию, потерял во время бури все ладьи, но повёл воев пешим ходом. Ополчение было разбито, Вышату взяли в полон, и вернулся он домой лишь три года спустя – ослеплённым. А сам Янь служил князю черниговскому Святославу, вместе с ним и другими Ярославичами ходил в Тмутаракань, дрался с торками и половцами. Теперь же послан Святославом сюда, на Белоозерский погост, дань имать в земле его братца. Яню было всё равно, как там братья обговорили это дело, да и обговорили ли вообще, но сторожился он, вёл отроков своих не по проезжим дорогам, а всё больше лесом – так-то спокойнее. Святослава он любил, а двух братьев его ни во что не ставил. К Святославу, мыслил он, перешла мудрость и доблесть отца, ему и быть первым. Знал, что Святослав искал стола златого Киевского, и намерен был услужать ему в этом всячески.

Ведь Янь сам себе на уме был. Род его немногим хуже, чем у Рюриковичей, однако не столь велик, чтобы стать ему князем. А простым боярином маловато будет. Ну и ладно – Янь он есмь. Святослав же Ярославич великим князем быть хочет и станет, а Янь при нём, куда ж без него.

Ему казалось, что он всегда был здесь, на Руси. Реки, луга, поля, чащи и веси – всё было его, исхожено и изъезженно им и его предками. На святых местах прадедов вырастали Божии церкви, и Янь молился в них. Но иногда старые боги доставали его душу, и перед глазами шли картины времён до Владимира и даже бабки его Хельги – радения предков перед старыми грозными дивами. И уж если захватывал этот морок, то возникало перед мысленными его очами великое Древо, по которому он белкою скакал, серым волком по земле стелился, сизым орлом кружил под облаками. Так и рождались его песни. Нет, Янь был добрым хрестьянином. Но – голос крови, куда ж его денешь… Да и предки его, служа богам старым, делали им различие: принося моления светлому Хорсу, щедрому Дажьбогу или отцу певцов Велесу, никогда не кланялись жуткому повелителю бездны, болотному князю Ящеру, чьи отвратительные воплощения до сей поры тревожили разум людской, а порой и пожирали плоть человеков.

Итак, Янь был здесь хозяином, и как хозяин, с тревогой зрел нестроения, возрастающие на возлюбленной земле. Русь словно бы одрябла, не стало почти ярых и бодрых витязей, наводивших страх на земли ближние и дальние. Уные же люди гребли под себя, мерой их был прибыток, а своя киса милее воинских почестей. А уж если собирались на битву, так бились расчетливо, смотря, с кем выгодно помириться да выступить завтра против нынешних друзей. Побеждённых же добивали безжалостно, не взирая, что часто бились против соплеменников, да даже и родичей.

Главной добычей был златой стол Киевский, и это Янь одобрял – больно ему было, что расползается на вольные уделы некогда единая земля. Русь ждала хозяина, как соломенная вдова мужа из похода. Но зело поход этот затянулся… Пока же Русью пытался управить трое братьев Ярославичей, всё время глядящих, как бы что оттяпать друг у друга. Да мрачная тень нависала с запада – Всеслав…

– Болярин, спой дружине!

Янь поднял голову. В васильковых глазах ярко отразились искры костра. Рука легла на чехол с гусельками яровчатыми.

– Тише, тише, – закричали отроки, – ибо Янь петь будет! Бо Ян поёт!

«Боян, Боян, Боян», – отразило глухое лесное эхо.

Янь устроил гусли на коленях и ударил по вдруг ожившим струнам. Искусство гусляров и стихоплётов в почёте было в семье Яня ещё с Добрыни Мистишича, а то и раньше – с северных скальдов, предков праотца Свенельда. Самого Яня учил премудрости сей отец Вышата, который, как был ослеплён, достиг в гусельном деле такого мастерства, что никто на Руси не смел равняться с ним. Но давно уже говорили, что Янь его превзошёл.

Вреже Всеслав жребий

о девицю себе любу.

Тъй клюками подпр ся о кони

и скочи к граду Кыеву

и дотчеся стружием

злата стола киевьскаго.

Всеслав Брячиславич, князь Полоцкий… Правнук князя Владимира и силой им взятой полоцкой княжны Рогнеды. Шептались, что понесла мать Всеслава от волхования злого, а родился он в «рубашке» и всегда носил на шее этот клочок кожи – чтобы вечно напоминать себе о тайном своём могуществе. Бо вещая душа жила в отважном его теле. Говорили, что оборачивается князь волком, а то и иными, неведомыми чудищами, навевая синий морок, рыщет по полям, за ночь пробегая от Киева до Тмутаракани, и горе тому, кто встретится на пути его. И много чего говорили страшного про князя.

Но не Яню было судить его за это – про его собственную, родами умершую мать тоже говаривали всякое, да и о волхованиях ведал он не по бабьим шептаниям… А князя Всеслава видел в битве на Немиге, когда тот был разбит Ярославичами.

На Немизе снопы стелют головами,

молотят чепи харалужными,

на тоце живот кладут,

веют душу от тела.

Немизе кровави брезе