Чужестранцы

Софья Ильинична опять почувствовала неловкость: вопрос был сделан немного насмешливым тоном.

-- Вероятно, не пришла бы... Случай...

-- Скажите: вы изучали массаж?

-- Да. Имею свидетельство. Если желаете, то...

-- Ах, я не о том... Вы меня не поняли... Мне просто интересно. Теперь массаж в такой моде... Все лечат массажем. Вероятно, скоро рентгеновские лучи тоже войдут в моду... Сегодня я читала в "Новом Времени"...

И Елена Михайловна стала рассказывать про рентгеновские лучи. Конечно, и массаж, и лучи были привлечены к ответственности лишь за неимением подходящих тем для разговора; все, что говорила о них Елена Михайловна, было давным-давно всем присутствовавшим известно и надоело даже и самой Елене Михайловне. Но нельзя же было сидеть молча! Надо было говорить. О чем? Елене Михайловне казалось, что массаж и лучи более или менее тронут эту угрюмую девушку медицинской профессии, не интересующуюся романами. Но девушка молчала. Тогда Елена Михайловна попробовала другую тему, хотя тоже не свежую, но все же небезынтересную для женщины, занимающейся философией и социологией.

-- Ах, как я желала бы быть теперь в Париже!.. Там теперь, вероятно, все еще жизнь бьет ключем... Золя осужден, но он, право, мил!.. Скажите, господа, вы за Золя или против? Что там ни писали в "Новом Времени", а мне все-таки не верится, чтобы Золя был игрушкою в руках жидов?..

Евгений Алексеевич переложил ноги с одной на другую и выпустил неопределенное "да-а", Софья Ильинична вздрогнула и опустила глаза; лицо ее густо покраснело, руки плотнее прижались к груди...

-- Да, Золя -- герой, -- сказал Евгений Алексеевич, чтобы оборвать неловкое молчание, и умоляюще взглянул на Елену Михайловну. Та быстро поняла этот взгляд; она быстрым жестом глаз и губок выразила досаду на свой промах и, как ни в чем не бывало, опять заговорила:

-- Скажите, Софья Ильинична, вы имеете здесь практику? Вы, кажется, акушерка?

-- Да, акушерка-фельдшерица. Но практики не имею. Я -- акушерка без вывески...

-- Т. е. как же это так? Не имеете прав?

-- Имею, но... я, право, затрудняюсь, как это объяснить... Мне временно запрещено вешать вывеску... заниматься этим...

-- Это возмутительно! Лишать человека возможности трудиться. Хотя, по моему мнению, это затруднение всегда можно обойти... Вот хотя бы взять Склабонского... адвокат... Ему тоже запрещено, но это не мешает ему зарабатывать до десяти тысяч в год. Взял себе помощника из молодых (конечно, частным образом) и тот сделался его alter ego... И оба довольны...

-- Здесь совершенно иное положение, -- заговорил Евгений Алексеевич и очень осторожно и мягко разъяснил, чем разнилось положение Софьи Ильиничны от положения адвоката Склабонского.

-- Погодите, голубчик, я вам выхлопочу разрешение повесить вывеску. Что за варварство! Жаль, что я раньше не знала: у меня было недавно два случая, где я могла бы вас рекомендовать. Как только увижу Волчанского, -- я не отстану, пока не вырву разрешения вам повесить вывеску. Он сам человек университетский...

-- Благодарю вас... Едва ли это удастся, -- сказала Софья Ильинична.

-- Мне? Не удастся? Если я возьмусь за это дело, -- будьте спокойны. Пойдемте, господа, в столовую, будем пить чай!..

-- Благодарю вас, я не могу: мне надо спешить на урок.

-- Пустяки! Когда у вас урок?

-- В восемь.

-- А теперь нет восьми. Идемте. Какой у вас урок?

-- Подготовляю в гимназию.

-- Сколько вам платят?

-- 8 рублей.

-- В месяц?

-- Да.

-- Возмутительно. Ну, что бы сказать мне раньше? -- с укоризною обратилась Елена Михайловна к Евгению Алексеевичу. -- Картошкины платят своему семинаристу 30 рублей. Погодите, голубчик, мы все устроим. Сюда! Садитесь! Катя! Подайте варенья...

-- Я подала, барыня.

-- Другого. Какое у нас есть? Господа, какое вы любите?

-- Все равно, -- сказала Софья Ильинична.

-- Я не любитель варений, -- сказал Евгений Алексеевич.

-- Подайте абрикос!

Елена Михайловна старалась быть как можно любезнее с Софьею Ильиничною, потому что ее беспокоил сделанный давеча, в разговоре о Золя, промах. Надо как-нибудь смягчить, сгладить невольно причиненную гостье обиду... Евгений Алексеевич предупредил Елену Михайловну быть осторожнее в этом смысле, а она, как на зло, сразу же и выпалила: "жидов"... Этакая досада!

Когда гости выпили по стакану чая, Елена Михайловна попросила Софью Ильиничну к себе в будуар, чтобы сказать два-три слова по делу. -- Садитесь! Вот сюда, рядом, -- предложила Елена Михайловна, удобно усаживаясь на оттоманку.

-- Видите ли, в чем дело... Одной даме придется делать операцию -- тихо заговорила Елена Михайловна, внимательно рассматривая свои ноготки на пальцах, -- конечно, все сделает доктор... Это до вас не касается... Но потом... потом надо будет поухаживать, вообще присмотреть... Дама эта имеет средства, так что ее не стеснит оценка труда вполне добросовестная. Вообще на этот счет можете быть совершенно спокойны...

-- Я не беспокоюсь...