Чужеземец

— Ты что-то необычайно молчалив, — не притрагиваясь к ужину, заметил Алан. — Не заболел ли?

— Здоров я, — буркнул Гармай. — Пойду я, господин. Дел много…

Всё это было странно. Впрочем, за проведённые вместе месяцы Алан научился ориентироваться в прихотливых извивах мальчишкиного характера. И понимал — тот всерьёз обижен. Только вот на что?

— Постой, — велел он. — Сядь, поговорим.

Гармай секунду постоял на пороге — точно классический шарик из учебника механики, демонстрирующий неустойчивое равновесие — и, скрестив ноги, послушно уселся возле циновок. Опустил голову и принялся внимательнейшим образом разглядывать глиняный пол — красноватый, испещрённый едва заметными трещинками.

Словно трещинки эти, складываясь в тайные письмена, повествовали о чём-то необыкновенно интересном.

Тишина раздулась невидимым пузырём.

— Что стряслось-то? — проткнул этот пузырь Алан. — Что с тобой творится?

— Да ничего не творится, — скучно ответил Гармай. — Можно я пойду? У меня в кухне горшки не чищены.

— Подождут горшки. Я ведь не слепой, вижу, что ты ходишь, будто репейника наглотался. Снова какая-то беда случилась?

Гармай, отвернувшись, глядел на дверную циновку. Лопатки на спине чуть шевелились. И в такт им колыхались на загорелой коже белесые следы от давних рубцов. Так и остались шрамы, хоть и свиным салом мазали, и травница в Хагорбайе накладывала компресс из растолчённого корня позовихи, смешанного с конской мочой. Крепко лупил староста, на всю жизнь оставил по себе память.

— Господин, — приняв какое-то решение, Гармай резко развернулся к нему, — почему ты решил избавиться от меня?

Хорошо, что Алан ещё не приступил к каше. А то бы непременно поперхнулся.

— Ты сдурел? Солнцем мозги напекло?

— Не дурнее иных буду… Говорила со мной тётушка… О разном… И сказала она, будто ты предложил оставить меня. Ей, в смысле. Тётушке Саумари. Дескать, будет она меня вкусностями кормить, работой непосильной не нагружать, а как помрёт — волю даст и серебро… и дом вот этот…

Ага! Теперь понятно… Старуха, значит, не шутила… Провела, значит, разъяснительную работу с населением…

— Гармай, перестань нести чушь. Или ты тётушку не так понял, или она слова какие-то не те понесла… Всё на самом деле не так было.

— Значит, было? — вскинулся Гармай. — Было, да?

— Было, да не так. Ты не топорщи колючки, а выслушай. Обсуждали мы утром с тётушкой… планы на ближайшее будущее. Я-то всё порывался в путь-дорогу, а она мне объяснила, почему сейчас не следует… Ну и вот… Сказала она мне — всё равно, мол, погибнешь, выловят тебя и казнят за проповедь Истинного Бога.

Кстати, весьма вероятно… Так вот, говорит, мальчика-то вместе с тобой заметут… оставь его мне, тут ему безопаснее будет.

— И что ты ответил, господин? — требовательно спросил Гармай. Глаза его — чёрные, с едва ощутимой раскосинкой, повлажнели, и отразился в них рыжий огонь факела.

— Я сказал, что ты — свободный человек, а не вещь. И что не могу принимать за тебя решение. Тут уж не моя и не её, а твоя воля. Как захочешь, так и будет…

Гармай резко дёрнулся, миг — и вот он уже стоит у занавеси. Точно скрученная туго пружина распрямилась.

— Значит, — голос его стал громче, но и выше, — ты подумал, что я могу тебя оставить? Значит, ты сомневался во мне, господин? Я восемь лун с тобой, ты меня от лютой муки спас, мы с тобой из Хагорбайи бежали, я тебя после камней волок — а ты решил про меня, будто не нужен ты мне? Решил, что я тебя на тётушкино серебро обменяю? Вот, значит, как ты про меня думал?

В горле у него булькнуло, он отодвинул было циновку, намереваясь выйти — но тут же отскочил обратно, сел, спрятав голову между коленей, и закаменел.

Это была уже вторая истерика. Первая случилась полгода назад, вскоре после крещения, когда Алан объяснил мальчишке очевидное: взять его туда, в далёкую заморскую Терру абсолютно невозможно. В загадочную Терру, где повозки не только ездят без лошадей и волов, но и сами летают по воздуху, где из особых шкатулок звучит чудесная музыка, а все кругом свободные и сытые… «Да пойми же, наконец — я и сам туда не вернусь, не на чем мне возвращаться, улетела моя лодка». Не верил ему Гармай, видимо, чувствовал в голосе фальшь. И был недалёк от истины — всё-таки в горном тайнике хранилась универсальная радиостанция «Эриксон-С360» с вынутыми и завёрнутыми в пластик батареями. Не то чтобы и впрямь собирался воспользоваться, понимал ведь, что обратного билета не будет. Но как-то всё-таки… Не поднялась рука выбрасывать.

— Так, понятно… — Алану иногда удавалось говорить жёстко, с командирскими интонациями. — Подойди сюда и сядь. Вот так, рядом. За руку меня возьми. И попробуй слушать не слезами, а ушами. Я прекрасно понимаю и всегда понимал, что никогда ты меня не бросишь, что я для тебя… в общем, много значу. И уж поверь, ты для меня тоже. Я рассказывал тебе… было у меня двое детей, близнецы…