Чужеземец

— Моему покойному отцу имя Виктор, — начал он. — При жизни тот создавал в своём воображении планы различных зданий, делал рисунки, и по рисункам этим строители возводили дома. — Лучше уж так, чем объяснять про «дизайнера интерьеров». — Что касается жены, то это грустная история… Я был женат, у меня было двое маленьких детей, но вышло так, что жена моя Елена и дети погибли в пути… они странствовали на корабле, и случилось крушение… этому уже без трёх лет дюжина.

Он перевёл дух. Сейчас следовало перейти с личной темы на общественное устройство, и как тут объяснить в двух словах — чтобы и понятно, и не слишком соврать.

— Дом у меня небогатый, — Алан чуть усмехнулся. — Лошадей нет, как и рабов. — Он подумал и решился подпустить крамолы: — В нашей стране вообще нет рабов, уже очень давно. Все жители у нас свободны, и все подчиняются единому закону… а за труд свой получают плату. Кто-то, конечно, богат, а кто-то беден, у кого-то больше власти и влияния, у кого-то меньше, но никто не принадлежит кому-то как вещь…

Ну, если теперь светлый держатель не призовёт слуг с палками — значит, клиент на крючке…

Светлый держатель задумался надолго. Но в ладоши не хлопнул: крутить локти смутьяну.

— Ты говоришь удивительные слова, — тихо произнёс он. — Я старый человек и по государевой надобности побывал во многих землях, но нигде не видел такого, чтобы не было рабов. Ведь сказать, что нет разделения на свободных и рабов — это всё равно что сказать, будто нет мужчин и женщин, отцов и детей, а люди рождаются одинаковыми… Но люди разные, разные по уму, по силе, а главное — по судьбе, которую все получают с первым вздохом. Кому-то суждена свобода, кому-то — доля раба. Конечно, в разных странах участь рабов различается. У северных варваров раб — всего лишь член семьи, находящийся в вечном подчинении у старшего в роду.

А вот в Ги-Даорингу положение рабов скверно, их мало того что нагружают непосильной работой, но и непременно подвергают разным мучительствам, это считается угодным тамошним богам. У нас, в Высоком Доме, всё зависит от местности — во Внутреннем Доме, признаю честно, рабу хуже, чем здесь, в провинции. Когда-то я писал об этом целое исследование, на четыре дюжины досок… к сожалению, недоброжелатели принудили меня сжечь этот труд…

Алан восхищённо взирал. Вот это дедуля! Вот это экземпляр! На «Солярис» бы его, и записывать, записывать… Одна беседа с ним стоит больше, чем год орбитальных наблюдений. Но увы… Никаких экспедиций, никаких «контактов третьего рода».

Жесточайший карантин.

— Видишь ли, светлый держатель, — возразил он, — такие воззрения некогда были повсеместны и на Терре. Но жизнь течёт и всё меняется — нравы, взгляды, обычаи, знания. Есть вещи, которые кажутся неизменными, но проходит время… и всё становится по-другому. К примеру, великие дюжины лет река бежит по одному и тому же руслу, и людям кажется, что так будет всегда. Но случается трясение земли — и русло реки смещается, она уходит в сторону. Или огнедышащая гора — в ваших землях тоже есть такие. Дюжины дюжин лет они могут спать, люди привыкают, разбивают на склонах виноградники, строят деревни и даже города. А потом раз — и всё сжигают потоки лавы… Так же и государственное устройство… То, к чему мы пришли и что длится почти две дюжины дюжин лет — возникло путём великих потрясений, смут и бедствий.

— Не хотелось бы мне такой судьбы для Высокого Дома, — медленно протянул Гойдан-ри. — Опыт учит нас, что жизнь после смут и бедствий всегда хуже, чем до.

Ибо в годину смут гибнут лучшие, а выживают наиболее ловкие и бесчестные, своё бесчестье передавая потомкам…

Вошёл мальчик, принёс на серебряном подносе две объёмистые чаши разведённого вина и вазу с выдержанными в меду фруктами.

— Ступай, Гийяхи, — велел хозяин и кряхтя выбрался из кресла. — Давай, Алан, мы отдадим дань вину из моих виноградников… поверь, ничуть не хуже, чем во Внутреннем Доме… плеснём и богам, а потом ты расскажешь самое главное — как ты очутился здесь…

Ну вот, даже и не пришлось ловко подводить беседу к главному. Сейчас всё решится — или пан, или пропал. В конце концов, деваться некуда. Не участвовать же в бесопоении…

— Да, светлый держатель, — поймав взгляд бесцветных стариковских глаз, твёрдо заговорил Алан. — Я расскажу тебе, почему пришёл на земли Высокого Дома. И причина этому та же самая, по какой я не стану плескать вина богам.

Нависла тишина — горячая и плотная.

— Тому, что ты говоришь, трудно поверить… — Гойдан-ри пригубил ещё вина и, отодвинув хрустальную чашу в сторону, с сомнением поглядел на Алана. — Однако я вижу, что ты сам этому веришь, и, стало быть, есть три возможности…

— Какие же, светлый держатель? — из вежливости поинтересовался Алан. Красноречие покинуло его, на душе было как после затяжного осеннего дождика, и хотелось только одного — спать.