Чужеземец. Книга 1

— У тебя? — вытаращилась на него я. Мысль о том, что кто-то берет ремень и порет эту несгибаемую массу мышц и сухожилиий, показалась мне совершенно нелепой.

Он засмеялся, видя выражение моего лица.

— Когда я был немного меньше, Сасснек. Тогда меня пороли чаще, чем я мог сосчитать; в возрасте от восьми до тринадцати лет. А потом я перерос отца, и ему стало несподручно перекидывать меня через калитку.

— Твой отец порол тебя?

— Ага, в основном он. Еще, конечно, школьный учитель, и время от времени Дугал или другой дядюшка, в зависимости от того, где я жил и чем занимался.

Я заинтересовалась, несмотря на твердое решение игнорировать его.

— А что ты такого делал?

Он снова засмеялся. Смех прозвучал в прохладном ночном воздухе тихо, но заразительно.

— Ну, всего я не вспомню. Скажем так — в основном я это заслужил. Во всяком случае, папа вряд ли лупил меня несправедливо. — Он замолчал и задумался. — Мм. Дай вспомнить. Один раз — за то, что я швырял камнями в цыплят; еще раз — за то, что катался верхом на коровах и они так возбудились, что их нельзя было подоить. Еще за то, что съел все варенье с пирожных, а сами пирожные оставил. А, еще за то, что забыл запереть ворота в конюшне и выпустил всех пони, и за то, что поджег соломенную крышу в голубятне — правда, это случайность, я не нарочно это сделал, и за то… — Джейми замолчал и пожал плечами, а я против воли прыснула.

— В общем, обычные вещи. Правда, чаще всего за то, что открывал рот, когда следовало помолчать. — Он фыркнул, вспомнив что-то. — Один раз сестра, Дженни, разбила кувшин. Я ее дразнил, она разозлилась и швырнула его в меня. Когда папа вошел и спросил, чья это работа, она так перепугалась, что ничего не могла сказать, только смотрела на меня огромными глазищами — у нее тоже синие глаза, как у меня, только намного красивее, с такими черными ресницами. — Джейми опять пожал плечами. — В общем, я сказал отцу, что это я разбил.

— Очень благородно, — язвительно заметила я. — Твоя сестра, должно быть, была тебе очень благодарна.

— Ага, может, и была бы. Только отец стоял за открытой дверью и все видел. Поэтому ее он выпорол за то, что она разозлилась и разбила кувшин, а меня выпорол дважды: раз за то, что я ее дразнил, а второй — за вранье.

— Но это же несправедливо! — с негодованием воскликнула я.

— Мой отец не всегда был нежным, но обычно — справедливым, — невозмутимо ответил Джейми. — Он сказал, что правда есть правда, и что люди должны отвечать за свои собственные поступки. И он прав. — И искоса бросил на меня взгляд. — А еще он сказал, что взять на себя ее вину — очень добрый поступок с моей стороны, поэтому, раз он все равно должен меня наказать, то я могу выбирать — порка или идти в постель без ужина. — Джейми печально рассмеялся и покачал головой. — Отец отлично знал меня. Конечно же, я выбрал порку.

— Ты просто ходячий желудок, Джейми, — бросила я.

— Ага, — беззлобно согласился он. — Всегда таким был. Ты тоже обжора, — обратился он к своему пони. — Погоди немного, мы остановимся отдохнуть. — И дернул за поводья, оттянув ищущий нос пони от соблазнительных пучков травы вдоль дороги. — Нет, отец был справедливым, — продолжал Джейми, — и очень внимательным, хотя в то время я этого не ценил. Он никогда не заставлял меня дожидаться порки. Уж если я что натворил, так меня тут же и наказывали — или сразу же, как все выяснялось. И он всегда говорил мне, за что меня лупит, и если я хотел высказать свое мнение — мне разрешалось.

Ага, вот что ты замышляешь, подумала я. Ты просто обезоруживающий интриган. Я очень сомневалась, что он очарует меня настолько, чтобы я отказалась от намерения выхолостить его при первой же возможности, но пусть попытается.

— Ты когда-нибудь выигрывал спор? — поинтересовалась я.

— Нет. Обычно все случаи были вполне понятными, и обвиняемый сам же и признавался. Но иногда я умудрялся немного облегчить приговор. — Он потер нос. — Один раз я сказал отцу, что, по моему мнению, бить сына — это самый нецивилизованный метод добиваться своего. А отец ответил, что во мне столько же здравого смысла, сколько в столбе, рядом с которым я стою, а может, и меньше. Он сказал, что уважение к старшим — это краеугольный камень цивилизованного поведения, и до тех пор, пока я это не выучу, лучше мне просто любоваться пальцами собственных ног, пока один из дикарей-взрослых надирает мне задницу.

На этот раз я засмеялась вместе с Джейми. На дороге было так мирно, и стояла та абсолютная тишина, которая воцаряется, только если ты на многие мили удаляешься от людей. Такая тишина редко наступает в моем переполненном мире, где машины влияют на людей, и один человек может производить столько же шума, сколько целая толпа. А здесь раздавался лишь шелест травы, редкое «кри-и-ик» ночной птицы да приглушенный топот копыт. Сведенные судорогой мышцы расправились, и теперь я шла довольно легко. От рассказов Джейми, веселых и полных умаления собственного достоинства, уязвленные чувства тоже частично успокоились.