Чужеземка

После концерта Губермана Марта перестала завидовать Розе и Владику. Даже радовалась, что не принадлежит к «тем». За столом, над обычным местом матери, ей мерещился окутанный испарениями дифтерита и апреля, нечеловеческий, непостижимый Брамс… Брамс, который знает все.

14

Вскоре после первого урока пения между Розой и Адамом разыгралась баталия по поводу Мартиной будущности. Марта кончала гимназию, приближался срок подачи заявления на какие-нибудь высшие курсы. Отец давно задумал определить ее в школу садоводства. Маленькая ферма, сад, огород, старость под опекой пригожей и нетребовательной молодой хозяюшки (а там, глядишь, и хозяйственного зятька) — ни о чем другом он не мечтал. Жена не сопротивлялась, наоборот, относилась к этим проектам благосклонно.

— Пожалуйста, сажайте себе репу, сколько вашей душе угодно, по крайней мере, развяжете мне руки. Владик меня не забудет, поселюсь где-нибудь за границей и наконец отдохну от проклятой панщины.

Когда, однако, дошло до дела, грянул гром! Роза сказала:

— Нет. Я тоже имею право решать судьбу своей дочери. Не позволю испортить ребенку жизнь. Я поеду с Мартой в Варшаву, будем ставить ей голос.

Адам почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

— Как? — закричал он. — Что ты говоришь, почему — испортить? Ты сама утверждала, что Марта к музыке и ко всякому такому неспособна и для нее лучше всего заниматься хозяйством. Что до твоего права, разве я его когда-нибудь отрицал?

— Ах, спасибо тебе за это, — ответила Роза. — Так вот я заявляю: Марта будет певицей.

— Но почему? — волновался Адам. — Почему вдруг певицей? Ты ее на порог не пускала, когда принималась играть или петь, говорила, что ни слуха у нее, ни чувства ритма, с фортепиано у нее ничего не вышло… а теперь вдруг…

Жена посмотрела на него свысока.

— Пусть это тебя не беспокоит. С фортепиано не вышло, потому что я не хотела, чтобы вышло. Каждую дуру можно выучить барабанить на фортепиано. А голос — такой голос случается один на тысячу. И теперь я хочу. Слух, ритм — все это я беру на себя. Певицы редко бывают музыкальны от рождения.

Адам замолчал, видимо, раздумывал о чем-то; наконец он заговорил искательным тоном:

— Эля, дорогая, уже столько лет прошло с той ночи… Бог свидетель, я горько, каялся, сам казнил себя за свою грубость. И никогда не жаловался, видя, что ты не любишь этого ребенка, как бы не считаешь его своим… А потом был просто счастлив, когда убедился в твоей материнской добросовестности. Да! — Адам оживился, повысил голос. — Я могу подтвердить, я всякому скажу, что ты этого ребенка, хоть и нелюбимого, воспитывала, как самая нежная мать, а может, и лучше иной, что любит, да не умеет. Но, Эля, для меня этот ребенок значит больше, чем для тебя… Я так мечтал о дочери… и похожа она на меня больше, чем мальчики, и нравится ей то же, что нравится мне. Она молчит, я молчу, а понимаем мы друг друга прекрасно. Эля, — прорыдал Адам глубоким грудным басом, — Эля, оставь ты Марту, не отнимай ее у меня, не отнимай…

Роза, с пылающими щеками, сорвалась со стула. Мольба мужа ничуть не смягчила ее.

— Да? Не отнимать у тебя Марту? — спросила она звонко. — А почему? По какому праву ты, который, как собака, заглядывал мне в глаза, когда я спасала твою любимую дочь, теперь требуешь, чтобы я от нее отреклась? А из-за чего бы мы теперь торговались, если бы я ей тогда не подала дигиталис, — ты-то в это время только слезы ронял, глядя, как она задыхается. Да, — говорила Роза все тем же высоким, кристальным голосом, — ты прав, я не любила твою дочь. — Она рассмеялась. — Не о чудных мгновениях она мне напоминала, о нет! Ты, несчастный, даже не знаешь, как страшна была моя нелюбовь и до чего меня могло довести отчаяние; твоя ангельская душенька от одной такой мысли мигом ушла бы в пятки. Да, не любила. А теперь люблю! Полюбила теперь. Потому что это была ошибка, — крикнула она вдруг, — потому что это не твой ребенок! Бог отомстил за меня.

Адам тяжело поднялся, мрачно, не поднимая головы, пробормотал:

— Почему это Марта не моя? О какой мести ты говоришь?

Ответ не заставил себя ждать:

— Почему не твоя? О какой мести? — Роза захлебывалась словами. — Так узнай же, святая душа: благодаря твоей дочери я поверила, что есть справедливость на свете. А и ты, если не солгал, должен свечу поставить справедливому богу за то, что он услышал твое покаяние и покарал тебя.

Она глубоко вздохнула. Адам выпрямился и смотрел на нее мигая, точно ослепленный солнцем.

— Адам, миленький, — Роза понизила голос, — а ты вспомни хорошенько тот вечер, ту ночь… Что ты тогда пожелал убить во мне? За что измывался над беззащитной? Марту на свет произвел — против кого? Вспомни…

Адам молчал.