Чужеземные тропы, незнакомые моря

Разочаровавшись в соотечественниках, Кайе пошел к англичанам. Те сразу сообразили, что в этом парне что-то есть. Но так как Лондонское географическое общество недавно назначило четыре тысячи фунтов стерлингов вознаграждения первому европейцу, сумеющему добраться до Тимбукту, то англичане, не желавшие лишать майора Ленга чести первым добраться до «королевы», назначили этого неудобного француза директором местной фабрики индиго и положили ему жалованье 3600 франков в год. Они полагали, что поставят таким образом конкурента, имеющего столь большие шансы на премию, вне игры.

В апреле 1827 года наш француз отказывается от своей доходной должности и с довольно значительной суммой денег в кармане — он упорно откладывал каждый франк — идет в Каконди. Там он, чтобы примкнуть к направляющемуся на восток каравану, превращается в чистокровного мусульманского купца и запасается порохом, табаком, кораллами и, в виде особой сенсации, зонтиком.

Все это вполне в духе Кайе, этого маленького бродяги с великими идеалами, нищего мечтателя и прожектера, кому никто не дает ни единого франка. Но он докажет свету, что, полагаясь исключительно только на себя, без связей с внешним миром, даже без какой-нибудь жалкой охранной грамоты, он все же будет в Тимбукту!

Пустыня сменяется болотами, бурные реки преграждают путь, но Кайе непоколебимо идет вперед…

Каждое утро и каждый вечер вместе с другими раскладывает Абд-Аллахи — так теперь он себя называет — свой молитвенный коврик и славословит господа: «Алла иль алла!» Его проводник знает, что служить выгоднее знатному господину. Поэтому всюду, где бы они ни проходили, он рассказывает трогательную историю, поведанную ему хозяином под печатью строжайшего молчания. В этой истории Абд-Аллахи фигурирует как сын египетских родителей, украденный оккупировавшими Каир французами. Но вот, наконец, через много лет рабства у белых гяуров[335] его отпустили, и теперь он находится на пути в Египет. Эта небылица всюду пользовалась успехом, не без выгоды для автора и для посредника. Скоро начали поговаривать, что Абд-Аллахи великий святой.

11 июня караван дошел до верховьев Нигера близ Курусы. К тому времени Кайе был уже в пути целых восемь недель, полных трудностей и лишений, а ушел он от побережья едва ли дальше чем на 400 километров. До Тимбукту все еще очень далеко — тысяча километров. Но это ничего не меняет. Вперед! Однако счастье изменчиво. Заболев лихорадкой и поранив ноги, Кайе вынужден остановиться в какой-то деревне. Когда же подарки кончились, бедного «араба» постигает всеобщее презрение. И лежит он здесь жалкий, нищий, больной, жертва жаркого, влажного и нездорового климата, и все имущество его свободно размещается в носовом платке.

Многие хорошо снаряженные экспедиции потерпели крушение, пропали без вести, рассеялись на все четыре стороны. Но у Кайе энергия титана. Он не капитулирует. В декабре, когда утихли дожди, к нему возвращаются силы. Он опять присоединяется к какому-то каравану и через некоторое время плывет на попутной барже вниз по Нигеру. Путешествовать по воде истинное наслаждение. Какая жизнь развертывается здесь! С удивлением смотрит европеец в центре Африки на засеянные, хорошо ухоженные поля и пастбища со стадами коз и верблюдов. Это новая, совершенно другая Африка. «Царица пустыни» по праву носит свой титул.

Предвестники Тимбукту появляются в образе горных туарегов, которые, как и в незапамятные времена, предъявляют свои права на дань. Они поднимаются на борт и берут все, что понравится. Светлокожие мавры слывут здесь богачами, и из предосторожности Абд-Аллахи прячется под ящиками и циновками. Но и это последнее испытание остается позади, и баржа причаливает к Кабра — порту города Тимбукту.

Это было 20 апреля 1828 года. Как во сне бредет Кайе по песчаной, заросшей колючим кустарником равнине, отделяющей Кабра от города. Наконец он у цели, за которую уплатил своей молодостью и здоровьем. Теперь он не замечает ни верблюдов, пасущихся в скудной поросли под присмотром негритянских мальчишек, ни караванов, идущих к городу со всех сторон в дымке красноватой пыли. Его взгляд устремлен туда, где обрубленными конусами неуклюже вздымаются степы двух мечетей из глины. Город вырастает из ландшафта внезапно, сразу. У него нет городских стен. Зачем они? Далекая безмолвная пустыня защищает его лучше любых стен.

Кайе идет вдоль узких улиц, заставленных ветхими глинобитными домишками. Тут и там они освобождают место площадям, заполненным пестрой рыночной толпой. Внешний вид города беден и неимоверно грязен. Вот какова она, «царица пустыни», о которой еще мечтали, не сумев до нее добраться, старые португальские моряки. Разочарованно отмечает Кайе в своей записной книжке: