Чужие

Сдерживая слезы и вдруг осознав, что в эту минуту не может позволить себе никакой скорби, Джинджер медленно поднялась на ноги и встала лицом к нему.

Словно размышляя вслух, убийца сказал:

— Теперь и с вами надо разбираться. Придется учинить кавардак, опустошить ящики, взять несколько ценных вещей, чтобы все выглядело так, будто здесь побывал грабитель. — Он взволнованно пожевал нижнюю губу. — Да, все верно. Я не буду копировать пленки, просто возьму их. Нет пленок — нет подозрений. — Он посмотрел на Джинджер, поморщился и продолжил: — Мне жаль. Господи Исусе, по-настоящему жаль, но так уж все складывается. Мне жаль, что так получилось. Отчасти я сам виноват. Должен был услышать, как входит этот сукин сын. И не позволить ему застать меня врасплох. — Он сделал шаг к Джинджер. — Может, тебя еще и изнасиловать? Я что говорю: разве грабитель вот так вот возьмет и просто пристрелит такую красивую девушку, как ты? Разве он ее сначала не изнасилует? Чтобы все выглядело совсем взаправдашним? — Он подошел поближе, она попятилась. — Черт, не знаю, получится ли у меня. Я что говорю: как у меня может встать, как я смогу тебя трахнуть, если знаю, что потом тебя придется пристрелить? — Он продолжал приближаться к Джинджер, та уперлась спиной в книжный шкаф. — Не нравится мне это. Поверь мне, не нравится. Так не должно быть. Ужасно не нравится.

От его будто бы искренней жалости, его покаянных упреков в свой адрес у Джинджер мурашки ползли по коже. Будь он безжалостен и кровожаден, он не казался бы таким страшным. Тот факт, что он мог испытывать угрызения совести, но умел надолго приглушать их, если ему требовалось совершить два убийства и одно изнасилование, делал его еще худшим монстром.

Он остановился в шести футах от нее и сказал:

— Сними, пожалуйста, пальто.

Просить его о чем-нибудь было бессмысленно, но Джинджер надеялась, что ее мольбы придадут ему излишнюю самонадеянность.

— Я не дам им правильного описания вашей внешности. Клянусь вам! Отпустите меня!

— Хотел бы я тебя отпустить. — На его лице появилось выражение сожаления. — Снимай пальто.

Выигрывая время, чтобы тщательнее разработать план действий, Джинджер стала медленно расстегивать пальто. Ее руки и без того дрожали, но Джинджер, сделав вид, что они трясутся совсем уж сильно, долго возилась с пуговицами. Наконец она стащила с себя пальто и уронила его на пол.

Он подошел ближе. Пистолет находился в считаных дюймах от ее груди. Преступник держал оружие не так крепко, как прежде, тыкал стволом ей в грудь уже не так агрессивно, хотя ни в коей мере не расслабился.

— Пожалуйста, не убивайте меня! — продолжила она его уговаривать: если он решит, что жертва парализована страхом, то может потерять бдительность, и у нее появится шанс на побег.

— Я не хочу тебя убивать, — сказал он, словно глубоко оскорбленный подозрением, будто у него есть выбор. — Его я тоже не хотел убивать. Старый дурак сам виноват. Не я. Слушай, я тебе обещаю: ты не почувствуешь никакой боли. Обещаю.

Он по-прежнему держал пистолет в правой руке, трогая левой ее груди через свитер. Пришлось выдержать это: испытывая похотливое возбуждение, он мог расслабиться. Несмотря на его болтовню о том, что сочувствие к ней не позволит ему возбудиться, Джинджер не сомневалась: он без проблем сможет изнасиловать ее. Его сожаление и сострадание, как и его чувствительность, мало чего стоили — эти слова он произносил больше для себя, чем для нее, испытывая бессознательное дикое удовольствие от того, что уже сделал и еще сделает. Несмотря на проникнутый сочувствием голос, каждое произнесенное им слово обжигало насилием, от него прямо-таки несло насилием.

— Такая хорошенькая, — произнес он. — Малютка, ты прекрасно сложена. — Он засунул руку под ее свитер, схватил ее бюстгальтер, сильно рванул, чтобы порвать бретельки. Резинка натянулась, больно врезаясь в плечи, металлическая застежка на спине вонзилась в кожу. Он поморщился, словно ее боль передалась ему. — Извини. Я сделал тебе больно? Не хотел. Я буду осторожнее.

Он отодвинул разодранный бюстгальтер и прижал холодную влажную руку к ее голым грудям.

Испытывая ужас и отвращение в равной мере, Джинджер еще сильнее притиснулась к книжному шкафу, чувствуя, как его кромки больно вдавливаются в ее спину. Убийца находился от нее на расстоянии вытянутой руки, но пистолет по-прежнему держал между ними. Холодное дуло было прижато к ее голому животу, не оставляя ей пространства для маневра. Если она попытается освободиться от него, то за свое безрассудство получит пулю в живот.

Он продолжал ласкать ее, тихим голосом объясняя, что необходимость изнасиловать и убить ее вызывает у него глубокое сожаление, а она просто должна понять, что с ее стороны будет немыслимой жестокостью не даровать ему полного прощения за этот грех — лишение ее жизни.