Чужие

— Необыкновенно напряжены. Такое случается. — Этот крупный мужчина иногда смотрел глазами милого, ласкового ребенка. — Важно, что это никак не повлияло на ваше врачебное мастерство. Вы были точны, как всегда. Высший класс. Вот в чем суть. Вы должны научиться использовать напряжение к своей выгоде.

— Наверное, я учусь.

Он усмехнулся:

— Вы, как обычно, слишком строги к себе. Я вами горжусь, девочка. Некоторое время я думал, что вам лучше оставить медицину и зарабатывать на жизнь разделкой мяса в супермаркете, но теперь я знаю: вы сумеете.

Джинджер улыбнулась ему в ответ, но ее улыбка была притворной. Она была сверхнапряжена. Во время операции ее охватил холодный, черный страх, который вполне мог подавить ее и ничуть не походил на здоровое напряжение. Такого страха она не испытывала никогда прежде и знала, что Джордж Ханнаби в жизни не чувствовал ничего подобного — во всяком случае, не в операционной. Если это не прекратится, если страх станет ее постоянным спутником в хирургии и она не сможет прогнать его… что тогда?

Вечером, в десять тридцать, когда Джинджер читала в постели, зазвонил телефон. Она сняла трубку и услышала голос Джорджа Ханнаби. Если бы он позвонил раньше, она бы запаниковала, решила бы, что состояние Джонни О’Дея сильно ухудшилось, но сейчас она позволила себе пошутить:

— Моя извиняй. Мисси Вайс дом нет. Я английский не говорить. Позвоните в следующий апрель.

— Если это псевдоиспанский акцент, вышло чудовищно не похоже, — сказал Джордж. — Если псевдовосточный, вышло просто плохо. Благодарите бога, что вы пошли в медицину, а не в театр.

— А вот вы, напротив, стали бы успешным театральным критиком.

— Я остро и восприимчиво смотрю на вещи, рассуждаю трезво и сужу безошибочно — все качества первоклассного критика, разве нет? А теперь закройте рот и слушайте. У меня хорошие новости. Думаю, вы готовы, умная голова.

— Готова? К чему?

— К большому делу. Аортальный трансплантат.

— Вы хотите сказать… я не буду вам ассистировать? Все сама, от и до?

— Ведущий хирург операции.

— Аортальный трансплантат?

— Конечно. Вы ведь специализировались по сердечно-сосудистой хирургии не для того, чтобы всю жизнь вырезать аппендиксы.

Джинджер уже сидела на кровати. Сердце учащенно билось, она раскраснелась от возбуждения.

— Когда?

— На следующей неделе. В четверг или пятницу поступит пациентка. Фамилия — Флетчер. В среду мы с вами просмотрим ее историю болезни. Если все пойдет по расписанию, думаю, к понедельнику мы будем готовы. Вы, конечно, сами назначите дату всех последних анализов и примете решение об операции.

— Боже мой…

— Все у вас получится.

— Вы будете со мной.

— Я буду помогать… если вы решите, что вам это нужно.

— И если у меня все пойдет наперекосяк, вы возьмете бразды правления в свои руки.

— Не валяйте дурака, все пойдет как надо…

Она задумалась на секунду, потом сказала:

— Да, все пойдет как надо.

— Вот это моя Джинджер. Вы можете сделать все, за что возьметесь.

— Даже доскакать до луны на жирафе.

— Что?

— Это моя личная шутка.

— Послушайте, сегодня вы были на грани паники, я знаю. Не волнуйтесь. Это случается со всеми начинающими. Большинству приходится справляться с этим на раннем этапе, когда они начинают ассистировать в операционной. Так называемый замо́к. Но вы с самого начала были расчетливы и собранны, и я в конце концов решил, что замка у вас не случится, в отличие от остальных. Но сегодня вы это пережили. Замок случился у вас позже, чем у большинства других. Думаю, вас это все еще беспокоит, но скажу: я рад, что это случилось. Замок — опыт, который закаляет. Важно то, что вы превосходно справились.

— Спасибо, Джордж. Вам бы даже не в театральные критики идти, а в бейсбольные тренеры.

Несколько минут спустя, когда разговор закончился, она откинулась на подушки, обхватила себя руками и тихо засмеялась — так хорошо ей стало. Чуть погодя она отправилась в кладовку, нашла семейный альбом Вайсов, взяла его с собой и некоторое время сидела в кровати, листая страницы с фотографиями Джейкоба и Анны: хотя она не могла поделиться с родителями своей радостью, ей нужно было чувствовать, что они рядом.

Позднее, в темной спальне, балансируя на тонкой грани сна и бодрствования, Джинджер наконец поняла, что́ напугало ее днем. Это был не замок. Только теперь она смогла признаться себе, что боялась вырубиться посреди операции, стать жертвой фуги, как в тот вторник, две недели назад. Если приступ начнется, когда в руке у нее окажется скальпель, когда она будет делать тончайший разрез или вшивать клапан…

От этой мысли глаза ее широко раскрылись. Наползающий сон бросился наутек, как грабитель, застигнутый на месте преступления. Джинджер долго лежала неподвижно, вглядывалась в темные, ставшие зловещими очертания мебели, смотрела на полоску оконного стекла за неплотно задернутыми шторами, посеребренную падающим лунным светом и поднимающимися вверх лучами от фонарей.