Чужие

До того как Зеб Ломак пал жертвой этого безумия, он был крепким мужчиной и находился в неплохой форме. Но, увлекшись луной, он перестал следить за собой, начал питаться нездоровой едой — печеньем, мороженым, полуфабрикатами, бутербродами: на то, чтобы приготовить себе нормальное блюдо, не оставалось времени. Более того, луна не только очаровывала его, но и вызывала беспокойство, наполняла не только удивлением, но и страхом, а потому он постоянно пребывал в нервном напряжении и успокаивал себя едой. Тело стало рыхлым, дряблым. Впрочем, о происходящих с ним физических изменениях он догадывался лишь смутно.

К началу октября он думал о луне ежечасно и ежедневно, луна снилась ему, в доме не осталось ни одного места, где нельзя было бы увидеть снимки луны. В июне Зеб закончил обклеивать фотографиями свою спальню и перешел к другим комнатам. Цветные и черно-белые фотографии он вырезал из астрономических журналов, книг, газет. Однажды, выбравшись из дому, что теперь случалось редко, он увидел постер с изображением луны размером три на пять футов, созданный на основе цветной фотографии, снятой астронавтами, и купил пятьдесят экземпляров: достаточно, чтобы обклеить все стены и потолок в гостиной. Даже окна он залепил постерами, и теперь каждый квадратный дюйм помещения, кроме дверного проема, был украшен повторяющимися изображениями. Он вынес из гостиной мебель, и та превратилась в планетарий, где ничто никогда не менялось. Иногда Зеб ложился на пол лицом вверх и рассматривал эти пятьдесят лун, возбужденный от ощущения чуда и необъяснимого ужаса, причем не мог объяснить ни того ни другого.

В рождественский вечер, когда Зеб растянулся на полу, а с потолка на него взирали полсотни распухших лун, он вдруг заметил надпись на одном из постеров, сделанную фломастером поперек спутника, — раньше он ее не замечал. То было имя: Доминик. Он узнал собственный почерк, не припоминая, однако, чтобы он писал это имя на лике луны. Потом его внимание привлекло другое имя на другом постере: Джинджер. И третье имя на третьем постере: Фей. И четвертое: Эрни. Взволновавшись, Зеб обошел комнату, проверяя другие постеры, но больше никаких имен не нашел.

Он не помнил, как писал эти имена, и к тому же не знал никого с такими именами: Доминик, Джинджер, Фей. У него были знакомые, но не друзья, которых звали Эрни, и появление этого имени на одной из лун представлялось не менее таинственным, чем появление трех других. Зеб смотрел на имена, и его беспокойство нарастало: появилось странное ощущение, будто он знает этих людей, сыгравших чрезвычайно важную роль в его судьбе, и теперь его здравомыслие и даже сама жизнь зависят от того, вспомнит ли он, кто они такие.

Давно забытое воспоминание всплывало на поверхность, словно надуваемый воздухом шарик. Зеб интуитивно понимал, что, когда шарик лопнет, он вспомнит все: не только этих четверых, но также причины своего лихорадочного очарования луной и страха перед ней. Но по мере того как надувался воздушный шар его памяти, рос и страх — Зеб начал потеть, а потом неудержимо трястись.

Он отвернулся от постеров, испытывая неожиданный страх — вдруг все вспомнится? — и бросился на кухню, снедаемый грызущим чувством голода, которое всегда сопутствовало расстраивающим мыслям. Распахнув дверцу холодильника, Зеб вздрогнул: одни только грязные пластиковые контейнеры, в которых прежде была еда, две пустые картонки из-под молока, разбитое и засохшее яйцо, последнее в упаковке. Он заглянул в морозилку и обнаружил там только холод.

Зеб попытался вспомнить, когда он в последний раз ходил в супермаркет. Последняя вылазка состоялась несколько дней или недель назад. Точно он не помнил: в его заполненном луной мире время больше не имело значения. А когда он ел в последний раз? Сквозь туман он вспомнил, что ел консервированный пудинг, но когда именно — в этот день, накануне или два дня назад — неизвестно.

Зебедия Ломак был настолько потрясен внезапно открывшейся ему истиной, что мысли его прояснились, впервые за много недель. Оглядев кухню, он издал придушенный вопль отвращения и страха. Он впервые увидел — увидел по-настоящему — хаос, в котором жил, обстановку, прежде невидимую ему, скрытую за всепоглощающим очарованием луной. На полу валялся мусор: банки, липкие от фруктового сока, скользкие следы пахучей подливки, пустые коробки от сухой каши, дюжина сухих молочных картонок, десятки скомканных и выброшенных упаковок от чипсов и конфет. И тараканы. Они уворачивались от него, суетились, перебирались через мусор, гонялись по полу, ползали по стенам, шевелились на столах, ныряли в раковину.

— Бог ты мой, — сказал Зеб голосом, который почти не отличался от хрипа. — Что со мной случилось? Что я сделал? Что со мной не так?