Чужие беды

Обстоятельный Шорников, помаргивая и хмурясь, деловито раскритиковал старуху Изергиль. Переведя его занудство из плана "литературного" в "жизненный", удалось выяснить, что лично его, Шорникова, не устраивает в старухе способность утешаться, не храня верность единственному до гроба.

- А Наташа Ростова?

Походя перепало и Наташе.

Сторонник верности до гроба обнаружил некоторые убеждения на этот счет и даже известные способности их оборонять - пять баллов он заслужил. И пусть думает так подольше, не повредит.

Захлебывание фанфар и барабанный треск: Таня Лекарева пропела дифирамб Данко. Пришлось напомнить концовочку с отгоревшим сердцем, на которое наступили ногой, гася искорки - как бы чего не вышло. Забуксовала...

- Стоило ли ради таких жертвовать собой?

- Не стоило...

- Прискорбный вывод. Значит, все сказанное тобой неверно?

- Верно...

- То есть он все-таки совершил добро?

- Да...

"Книжки - книжками, жизнь - жизнью". Хоть пять процентов - но усвоите для себя, а не для аттестата. Ничего, теперь вы у меня над "Челкашем" поломаете голову; на гуманизме из учебника не выедете, я вам задам китайскую задачу о цели и средствах. Любители готового... ну так сами и рвутся в бараны!..

После второго урока (5-й "А", "Сказка о мертвой царевне и семи богатырях") - окно. Георгий Михайлович взял полистать в библиотеке методическое пособие, что вообще делал редко. Обложка была захватана до бархатистой ветхости. А листы - белые, пустые, как пачка салфеток. Впрочем, Георгий Михайлович не удивился.

В учительской холодно. Ну, еще бы, свежий воздух важнее всего. Георгий Михайлович начал раздражаться. Не успел закурить техничка.

- Директор запретил курить в учительской. Ну вы же знаете. И на паркет сорите.

Все разумно, чулки поправлять можно, курить нельзя. В туалете мне курить? Да хоть бы зима эта поскорее кончилась!..

- Вот и мой тоже курил все, дымил... - мирно бурчала себе под нос техничка, смахивая с паркета воображаемый пепел... Реальный пепел лежал в кулечке, кулечек же Георгий Михайлович держал в руке.

А дальше день, приняв обычный разгон, пошел накатом. Ежедневная аналогия жизненного цикла: долги обилием деталей и оттенков утренние часы подъема в гору - но вот где-то за плотной белесо-сумрачной пеленой солнце переваливает вершину, и сливаются в убыстряющемся спуске спицы часовых стрелок в колесах времени.

После урока вызвал к себе директор. Назначили его в прошлом году; со старым-то они ладили.

- Георгий Михайлович, - начал мягко (с превосходством!); четверть едва в начале, а у вас успела вырисоваться совершенно неудовлетворительная картина успеваемости...

- Сегодня еще пять двоек, - угрюмо отсек Георгий Михайлович. Тема была бесперспективной.

- Учитывая ваш педагогический стаж, могу сделать единственное заключение - вы проявляете решительное, непонятное мне нежелание считаться с реальным положением вещей...

Как может человек ходить в таких брюках? Как мятый мешок. У него ведь жена есть. Семья, как говорится, дети. Последние слова его Георгий Михайлович воспринял в свою пользу, ухмыльнулся. И ухмылка была истолкована не в его пользу, задела.

- А ваши самоуправные эксперименты с программой?! - директор обладал хорошо поставленным голосом, и сейчас этот голос взвился и щелкнул, как кнут.

...Кобура привычно оттягивала ремень. Бледнея, Георгий Михайлович рванул трофейный вальтер, взвешенной рукой направил в коричневый перхотный пиджак. Коротко продрожав, пистолет выхлестнул всю обойму, восемь дыр дымились на залосненном брюхе.

А за это вы еще ответите, Георгий Михайлович. - Директор сел, звякнул графином, отпил воды из стакана. - Вы проявляете решительное, непонятное мне нежелание срабатываться с коллективом. И не исключено, что на месткоме встанет вопрос о вашем пребывании в школе. Тем более что литераторов, как вам, должно быть, известно, в Ленинграде хватает.

С четырех до пяти Георгий Михайлович медленно походил вдоль набережных. Побаливал желудок, по-солдатски борясь со столовским обедом, и Георгий Михайлович пожелал ему удачи.

Низкий калено-медный солнечный луч пробился со стороны Гавани, заиграл шпиль Адмиралтейства. Карапуз, гулявший с молодой румяной мамой, посмотрел на солнце, сморщился и чихнул. Мама улыбнулась, взглянув на Георгия Михайловича, и он тоже улыбнулся.

На белом поле Невы двое играли, дурачились, он догонял, девушка уворачивалась прямо из рук, и отсюда ощущалось ясно, как они раскраснелись и запыхались оба, и смеются, хотя лиц на таком расстоянии было не разобрать, да и голоса не долетали.

Георгий Михайлович подошел к сфинксу, снял перчатку, похлопал сфинкса по каменной заиндевевшей лапе.

- Ну, как живешь? - спросил он.

- Да неважно, - сказал сфинкс. - Простудился что-то.

- Ничего, - утешил Георгий Михайлович. - Пройдет.

- Холодно тут, - пожаловался сфинкс. - Мерзну, знаешь. А так как?

- Нормально, - отвечал Георгий Михайлович. - Не тужи, потеплеет. Ну, всего хорошего.

- Счастливо, - пожелал сфинкс. - Ты заходи.