Чужие деньги

— А это при мне было. — Димочка почесал проступавший под майкой литой живот. — Мы втроем ехали: я, Гриша и еще один Дима, Вьюрков. В электричке Москва — Домодедово. Ну поддали маленько… Не доехали до нашей станции, как Григорий говорит: «Мне надо выходить». Мы ему: «Постой ты, чумовой, куда выходить? Погоди, сейчас приедем, дверь откроется, и ты, как все, выйдешь». А он уперся: «Мне тут удобнее, и все тут!» Сколько мы его ни удерживали, почапал наш Гриша в тамбур, раздвинул двери и выпрыгнул. А тут, как на грех, по встречному пути поезд шел. Экспресс дальнего следования. Тут нашего Гришу и раздавило. Ну чего вам еще надо?

— Говорите, перед этим, поддали?

— Было. Ты, что ли, трезвенник?

— Господин Махоткин, судебно-медицинская экспертиза показала, что в крови Григория Света не содержалось алкоголя.

Володя полуобернулся на щелчок захлопнувшейся двери: это мамаша Махоткина ее закрыла. Вид при этом у старухи был, как у крысы, которую собираются ошпарить кипятком, и она мечется, желая избежать такой прискорбной участи.

— А я знаю, чего она там показала? — нагловато бормотнул Махоткин, оттягивая маечку на груди. — Плохо смотрели, вот у них и не показала. А милиционеры подтвердили, что от него вином пахло.

— Какие милиционеры?

— Какие-какие! Ваши! Которые с нами в тамбуре стояли!

— Как это «в тамбуре стояли»? — наседал на Махоткина Володя. — Что же, они видели, что человек собирается прыгать с поезда, и не помогли вам его остановить? Четыре здоровых мужика не справились с одним? А Григорий Свет не был тяжеловесом, он Рыл худощавым, заработал массу болезней на своем химическом производстве!

— Оговорился я! — рявкнул Махоткин. — Я то есть хотел сказать, что они потом в тамбур зашли. Осмотрели тело и к нам в тамбур зашли, мы с Димой Вьюрковым все еще в тамбуре стояли. Ну и они говорят, от Гриши вином попахивает.

— Они знали, что его зовут Гриша?

— Да мы, мы им это сказали! Им же протокол надо было составлять? Надо! Чего пристал, думаешь, я все обязан помнить? Через столько лет, да? Ты знаешь, сколько лет мне кошмары снились? Человек, на части разорванный. Кишки наружу, говно веером. Я обязан это вспоминать?

— Не обязан, Димочка, — торопливо сказала мамаша — баба-яга. — Ничего ты ему не обязан.

По всей видимости, реплика матери вернула Махоткина на твердую почву.

— Ты вот что мне скажи: у нас допрос официальный или неофициальный?

— Никто никого не допрашивает, — ответил Володя. — Мы просто разговариваем. Пока.

— А чего ж так плохо? — Махоткин напирал на Володю потной глыбищей. — Вызывай и допрашивай. А я повторю только то, что сказал. Потому что ничего другого не видел и не знаю. Ну, что еще интересует?

— Интересуют те милиционеры, которые стояли вместе с вами в тамбуре. Что это были за милиционеры?

— Слушай, чего ты прилип? «Что за милиционеры»! Ваши! Ваши были милиционеры, у них и спроси Мамаша, дверь открывайте!

С этими словами Махоткин деликатно, насколько умела такая глыбища, вытолкал представителя милиции, с которой находился в неизвестных, но несомненных контрах, за пределы своей квартиры. И поделать с этим Володя ничего не смог.

37

С окончанием рабочего дня напряжение деловой активности в кабинете следователя по особо важным делам спадало не сразу: оно утекало, как горячая плотная жидкость, в то время как откуда-то сверху, из-под молчащего, крашенного белой краской потолка, взамен изливались стылые воды тишины и одиночества. Водянистая луна в разрыве неподвижных пухлых облаков косо прилепилась к черноте оконного проема, не прикрытого белыми, состоящими из сдвижных полосок, шторами. Где-то в отдалении перепутанных коридоров гремела ведром неизменная уборщица. И хотя Турецкий давно привык считать место работы домом родным (по обстоятельствам, и впрямь более родным, чем квартира по адресу прописки, полная Ирининого нервничанья и Нинкиных капризов), но сегодня вечером ему отчего-то хотелось побыстрее отсюда убраться. Да и что тут делать, спрашивается? Александр Борисович Турецкий сегодня сделал все, что намеревался. Он мог быть спокоен хотя бы за два направления расследования убийства Зернова: по его приказу Савва Максимов оказался под контролем наблюдателей, а Лейблу Макаревичу отправлен запрос о судьбе Азраила, след которого после ряда неудач его группировки в Чечне затерялся где-то в непроницаемых для взгляда европейцев странах исламского мира. Довольно с тебя, Саша, на сегодня!