Чужие грехи

— Милый мальчикъ, я узнаю въ тебѣ мое сердце! воскликнула Евгенія Александровна и сжала руку сына. — Да, да, ты долженъ быть при ней, это твой долгъ! Люди прежде всего должны слушаться голоса своего сердца…

И вдругъ она перемѣнила торжественный тонъ на шутливый.

— Ну, а наше сердчишко уже начинаетъ биться? спросила она, дотрогиваясь нѣжно до груди сына. — Я слышала, что насъ уже окружаютъ не одни юноши, а и барышни?.. Конечно, мы заглядываемся на хорошенькія личики?

Въ эту минуту въ комнату вошелъ старикъ средняго роста въ черномъ фракѣ съ офиціально подстриженными сѣдыми бакенбардами, съ небольшой лысиной на головѣ. Это былъ Ивинскій.

— Ты готова? спросилъ онъ Евгенію Александровну и, увидавъ сидѣвшаго рядомъ съ нею юношу, вопросительно поднялъ брови.

— Жакъ, это мой мальчикъ! съ любовью проговорила Евгенія Александровна, указывая мужу на сына.- Eugène, c'est ton beau-père!

Евгеній вѣжливо раскланялся съ Ивинскимъ. Старикъ равнодушно пожалъ ему руку.

— C'est un brave garèon! продолжала Евгенія Александровна. — И взгляни, какъ онъ милъ? Не правда-ли?.. И еще эта Марья Всеволодовна осмѣливается говорить, qu'il n'а pas des manières! Mais il est adorable!.. А знаешь, бѣдная княжна въ параличѣ!.. Мнѣ такъ больно, что это случилось тогда, когда между нами возникла маленькая пикировка… Я посѣтила-бы ее, а теперь нельзя… это ее встревожитъ… Мнѣ такъ досадно, такъ досадно!..

Евгеній опять стоялъ въ недоумѣніи, слушая это щебетанье «о маленькой пикировкѣ», ради которой княжна, быть можетъ, должна была сойдти въ могилу.

— Что-же онъ поѣдетъ съ нами? Или ты останешься дома? спросилъ Ивинскій, взглянувъ на часы.

— Ахъ, какъ можно!.. Онъ спѣшитъ къ больной и ему не до концерта, торопливо заговорила Евгенія Александровна. — Онъ такой любящій ребенокъ… Но послѣ… Ты, Eugène, будешь моимъ спутникомъ вездѣ, въ театрахъ, на балахъ… Я воображаю, Жакъ, какъ всѣ будутъ говорить: «какъ прелестенъ вашъ братъ». «Братъ? Что вы! Это мой сынъ! Я уже старуха!..» Вѣдь, право, это трудно повѣрить. Взгляни, онъ даже выше меня ростомъ…

Она взяла Евгенія за руку и встала съ нимъ рядомъ передъ зеркаломъ.

— Да, да, выше! проговорила она. — Просто глазамъ не вѣрится… Да, Жакъ, я говорила тебѣ, что я старуха… ну, вотъ теперь и самъ видишь!.. Однако, пора!.. Ну, до свиданья!

Евгеній, стоявшій какъ на горячихъ угольяхъ, сталъ откланиваться.

— Eh bien? сказала Евгенія Александровна сыну.- Embrassez moi sur la joue.

Она подставила Евгенію свою розовую щеку и засмѣялась.

— Онъ, Жакъ, стѣсняется со мной, какъ съ молоденькой женщиной, забывая, что я мать! проговорила она и, взявъ двумя пальцами Евгенія за щеки, поцѣловала его въ губы. — Не извольте краснѣть и помните, что я ваша старуха-мать, а вовсе не молоденькая женщина! съ комичной строгостью сказала она и, вдругъ что-то вспомнивъ, добавила:- Ахъ, а я тебѣ и забыла показать нашихъ малютокъ… маленькія куклы!.. Но вѣдь ты скоро заѣдешь? Да?

Евгеній поблагодарилъ мать и откланялся.

Онъ вышелъ изъ дому Ивинскихъ съ какою-то пустотою въ головѣ, въ сердцѣ.

Такъ вотъ та женщина, о которой ходитъ столько позорныхъ слуховъ въ городѣ, та женщина, которая такъ бездушно бросила своихъ дѣтей, та женщина, письмо которой уложило въ постель княжну! Стоило княжнѣ приласкать ее — и никогда не вздумала-бы она брать къ себѣ дѣтей; стоило самому Евгенію десятокъ разъ поцѣловать ей ручки и губки — и она позволила-бы ему жить, гдѣ ему угодно, простила-бы ему всякіе пороки, всякія продѣлки. И именно теперь, сознавая вполнѣ, какъ легко было войдти во всякія сдѣлки съ этой женщиной, Евгеній ясно чувствовалъ, что княжна не могла ласкать ее, какъ друга, что онъ не можетъ цѣловать ее, какъ мать. Вспоминая всѣ мелочи этого свиданія съ матерью, онъ конфузился и краснѣлъ, самъ не понимая ясно, почему. Онъ стыдился за нее.

Евгеній вернулся домой, какъ въ воду опущенный. Онъ притихъ, какъ будто принизился и съёжился. Сдвинувъ брови, опустивъ глаза и покусывая ногти, онъ просидѣлъ довольно долго въ мрачномъ раздумьи у себя въ комнатѣ и, казалось, забылъ все на свѣтѣ, кромѣ своей встрѣчи съ матерью. Пришедшій въ домъ княжны Петръ Ивановичъ спросилъ Евгенія:

— Ну что, были у нея?

— Былъ, коротко отвѣтилъ Евгеній.

— На чемъ-же покончили?

— Ничего, все пустяки, я остаюсь здѣсь, разсѣянно сказалъ Евгеній.

— Значитъ, не очень горячились и злились.

— На нее нельзя сердиться…

Петръ Ивановичъ удивился.

— Ужь не сыновнія-ли чувства пробудились? насмѣшливо замѣтилъ онъ.

— Она жалка, коротко отвѣтилъ Евгеній.

— Ну, батенька, такихъ-то жалѣть — много будетъ. Довольно, чтобы сожалѣнья и на тѣхъ хватило, которые сидятъ безъ хлѣба…

— Ахъ да, вы все съ этой точки зрѣнія, разсѣянно замѣтилъ Евгеній.

Петръ Ивановичъ пристально посмотрѣлъ на него.

— Да что вы точно вареный или въ воду опущенный? спросилъ Петръ Ивановичъ.

— Право, не знаю… не по себѣ что-то, отвѣтилъ неохотно Евгеній.

— Смотрите, не расхворайтесь сами!

— Ну, вотъ еще!

Разговоръ не клеился.