Чужие грехи

— Нѣтъ, Петръ Ивановичъ, замѣчалъ онъ, — мы только ролями съ вами помѣнялись: теперь ужь не у васъ, а у меня «улыбующаяся» физіономія сдѣлалась. Помните, вы мнѣ говорили, что если тутъ бьютъ да тамъ порятъ, такъ по неволѣ, выплакавъ всѣ слезы, улыбаться станешь. Вотъ я и посмѣиваюсь… Ей Богу, голубчикъ, я хоть и моложе и васъ, и ma tante, а я яснѣе васъ понимаю, что мы живемъ наканунѣ какой-то бѣды… Вотъ мы убѣжали отъ людей, которые могли досаждать намъ толками объ отцѣ, но намъ стали приносить вѣсти о немъ газеты. Вы сказали мнѣ, что глупо носиться съ толками о немъ и что надо не читать газетныхъ извѣстій о немъ, но онъ началъ самъ писать о себѣ… Вы скажете, что не слѣдуетъ посылать ему денегъ… Но ma tante никогда не проститъ себѣ этого, если ей кто-нибудь скажетъ, что его могла спасти ея помощь и что онъ погибъ вслѣдствіе ея отказа. Я знаю хорошо ma tante… Да кромѣ того… Вы знаете, что онъ можетъ отплатить ей, взявъ у нея насъ…

— Ну, очень весело ему будетъ няньчиться съ вами!

— А вы хорошо знаете его характеръ?

— Чортъ знаетъ, что изъ всего этого выйдетъ! вмѣсто отвѣта восклицалъ Петръ Ивановичъ.

Дѣйствительно, трудно было сказать, что будетъ дальше. Съ тѣхъ поръ, какъ газетные кореспонденты впервые извѣстили о какихъ-то мошенничествахъ, произведенныхъ Хрюминымъ въ крутогорскомъ банкѣ, прошло не мало дней. Дѣло начало выясняться и роль Хрюмина въ крутогорскихъ банковскихъ мошенничествахъ начала принимать болѣе комическій, чѣмъ возмутительный характеръ. Хрюминъ, какъ его описывали кореспонденты, былъ только легкомысленнымъ кутилой, пустоголовымъ щеголемъ, неумѣлымъ дѣльцомъ, попавшимъ въ лапы болѣе умѣлыхъ и болѣе серьезныхъ мошенниковъ. Онъ былъ только жертвой этихъ людей. За нимъ ухаживали, онъ игралъ и видную роль въ Крутогорскѣ, онъ катался какъ сыръ въ маслѣ, не замѣчая, что ловкіе плуты дѣлаютъ ему всякія поблажки, чтобы имѣть возможность за кулисами обдѣлывать грязныя дѣла. Онъ занималъ въ банкѣ хорошее мѣсто и получалъ большое содержаніе, но все, чего отъ него требовали за это, заключалось въ одномъ: «будьте любезны, не вмѣшивайтесь въ дѣла и подписывайте бумаги, не вникая въ нихъ, не читая ихъ». Разсказывая о крутогорской исторіи, кореспонденты изощряли свое остроуміе надъ Хрюминымъ, замѣчая, что онъ знаетъ гораздо болѣе толку въ женскихъ туалетахъ, чѣмъ въ банковыхъ операціяхъ, что онъ и въ банкъ попалъ не вслѣдствіе знакомства съ биржей, а вслѣдствіе близкаго знакомства съ будуаромъ одной вліятельной барыни, что онъ былъ гораздо серьезнѣе занятъ завивкой своихъ волосъ и цвѣтомъ своего лица, чѣмъ состояніемъ банковскихъ счетовъ, что онъ удивительно храбро и надмѣнно умѣлъ играть въ обществѣ роль провинціальнаго льва, не понимая, вслѣдствіе своей недалекости, что онъ не больше не меньше, какъ мышенокъ, съ которымъ играютъ кровожадныя кошки. Судя по этимъ отзывамъ газетъ, можно было надѣяться, что на судѣ Хрюмину вынесутъ оправдательный приговоръ, разумѣется, при извѣстной ловкости адвоката, при извѣстныхъ закулисныхъ компромисахъ и сдѣлкахъ съ цѣлой шайкой людей, которымъ приходилось фигурировать на судѣ въ этомъ дѣлѣ. Повидимому, на это надѣялся и Хрюминъ. По крайней мѣрѣ, такъ писалъ онъ въ письмахъ къ Олимпіадѣ Платоновнѣ, прося ея помощи. Боже мой, что это были за письма! Въ нихъ были и униженныя мольбы, и желчныя жалобы на судьбу, и громкія фразы о томъ, что ему нужно оправданіе не для себя, а для дѣтей, на которыхъ онъ не можетъ, наложить пятна, которыхъ онъ хочетъ избавить отъ горькаго позора слыть дѣтьми мошенника. Олимпіада Платоновна не знала, что дѣлать: не отвѣчать на эти письма, отказывать на просьбы племянника, высказывать ему горькую правду? но какъ-же это сдѣлать: вѣдь онъ отецъ Евгенія и Ольги? его могутъ обвинить безъ ея помощи? онъ можетъ изъ злобы на нее потребовать къ себѣ дѣтей? Въ головѣ старухи былъ какой-то сумбуръ, какая-то путаница и она совсѣмъ терялась, не зная на что рѣшиться. И откуда взять денегъ для помощи? Продать тотъ клокъ земли, который она думала завѣщать Евгенію и Ольгѣ или своимъ бывшимъ крестьянамъ, смотря по тому, какъ сложатся обстоятельства? Да, другого исхода не было. А съ чѣмъ останутся дѣти, если она умретъ раньше, чѣмъ они встанутъ на ноги? Ради чего она лишитъ этой помощи своихъ бывшихъ крестьянъ? Она и раздражалась и падала духомъ. Ея и безъ того нѣсколько странный, сумасбродный характеръ сталъ еще болѣе неровнымъ. Она совѣтовалась и съ Софьей, и съ Петромъ Ивановичемъ и въ концѣ концовъ раздражительно замѣчала имъ: «ахъ, вы ровно ничего не понимаете!» Петръ Ивановичъ, знавшій все дѣло, призываемый княжною на совѣщанія, поддерживалъ ее въ настойчивомъ отклоненіи просьбъ Хрюмина о крупной помощи.

— Да не лѣзть-же вамъ въ самомъ дѣлѣ изъ за него въ петлю, говорилъ онъ, — Спасете мошенника отъ обвиненія, а отнимите средства или у дѣтей, или у мужиковъ.

— А какъ онъ потребуетъ дѣтей къ себѣ? возражала Олимпіада Платоновна. — Отъ него всего можно ждать.

— Ну, у васъ есть связи, отстоите дѣтей. Да и не потребуетъ онъ ихъ.