Чужие камни Ноккельбора

Утром в дорогу. Окончательно и бесповоротно решившись, Векша еще раз оглядел свое скудное добро, разложенное на столе. Пригорюнился даже – мало всего набрал. Отсутствие теплой одежды его не волновало: шкуру с вдовьей лавки прихватит. Векша нервно облизнул губы, запихивая свои запасы в крепкий дорожный мешок. Котомка немного прохудилась от времени, но дорогу выдержит. Толстяк закрыл глаза и глубоко задумался. «Река – это путь. Как пойду в закатную сторону вдоль воды, так и выйду к Плескаве. А там, авось, встречу кого из свергов, дорогу дальше спрошу».

Мальчик тяжело вздохнул. Уж больно не хотелось ему пешком всю дорогу через Лес топать. И ночевать в чаще придется. А там волки, кошаки да медведи. «Эх, лодочку бы да по речке поплыть» – подумал он. Однако грезить об этом было бестолку. Днем обыскал Векша берег Узлы. Ни одной плоскодонки не нашел. Но ведь много их было у рядовичей. Неужто и лодки нелюди забрали?

Собрался, наконец, Векша. Держа в руке тяжелую и холодную от речной воды флягу, смотрел на горящие в очаге поленья и ни о чем особом не думал. И боязно от предстоящей дороги было ему, и весело. Вдруг пришло в голову, что за всю жизнь видел он лишь Лукичи да, когда совсем маленький был, соседнюю деревню – Зольники. В гости к соседям ходили всей деревней. Урожайный праздник отмечали. Народа было… Ничем таким Зольники не отличались от Лукичей, разве что речка другая вдоль частокола вилась. «Видать, остроухие их раньше нас спалили» – подумал Векша. Стало ему грустно, когда вспомнил он веселых и хмельных зольчан-соседей.

Мысли в векшиной голове плыли неспеша и мерно. Потрескивали дрова в печи да ночные сверчки стрекотали. Поэтому не сразу обратил Векша внимание на то, что к ночным звукам примешивалось и кое-что другое.

Тихий-претихий свист родился в черноте за окном. Векша похолодел: «Птица ночная? Что-то не припомню я таких свистунов». Звук пропал. Затем возник вновь – уже громче, из противоположной стороны. Переместился наверх. Что-то, скрежеща когтями, стремительно пронеслось по гнилой крыше. А свист все плыл и плыл, затягивая в себе другие звуки. Долгий, бесконечно долгий, выдюжить который не хватило бы силы легких самых здоровых мужиков.

«Да что же это?» – Толстяк почувствовал, как внутри него все похолодело. – «Что это?» Потная ладонь сжала рукоять ножа; подросток почувствовал, как кровь толчками бьет по вискам. Страх со знакомой уже силой сковал ноги и пополз вверх, к копчику. Поленья в очаге прогорели, и нужно было подбросить еще, но сжавшийся в комок мальчик не двинулся с места. Свист внезапно затих. Наступила кромешная тишина. А за ней пришли наружные шорохи – одновременно, со всех сторон.

«Они вокруг избы кружат» – догадался Векша. И, чуя, как ходуном ходят колени, медленно, стараясь не издать даже скрипа, сполз на пол. Оторопело, дрожа и икая от ужаса, пополз задом в угол. Прижался к стене и выставил вперед нож. «Мора, Мора, ты обещала помогать, Мора!» – зашелестел толстяк тихо-тихо.

А потом из окна пришел запах. Векшу вывернуло на пол; он быстро зажал рот и нос ладонями, чтобы не вдыхать вонь гниения и дерьма. Тягучая волна смрада затопила горницу.

Оно не торопилось. Дождавшись, когда последний язычок пламени в печи вспыхнул и потух, нечто подобралось к окну и вцепилось в него обеими лапами. Недвижимый, застывший, словно камень, Векша, притих в темном углу и растерянно наблюдал, как в свете луны в дом вползало непредставимое. Сначала в проеме показались блестящие когти в полвершка и выдавили слюду. Та со звоном и грохотом упала на пол. Затем возникли длинные, совсем непохожие на человеческие, руки, вывернутые под ненормальным углом – локтями в обратную сторону. А потом, вслед за своими конечностями, в кущихин дом вполз Страх. Он спрыгнул на пол и уставился на Векшу, упершись птичьими ногами (точь-в-точь – куриными) в пол. Один из угольков печных вдруг щелкнул и вспыхнул, на мгновение ярко осветив существо. От вида его Векше поплохело так, что он только и смог, что протяжно заскулить от страха.

Оно было уродливым и нелепым. Не животное, не насекомое, не птица. Размером с кабана, широкое и жирное, поросшее темной шерстью, влажно поблескивающей в дрожащем полумраке горницы.

Но хуже всего была голова, покоящаяся на массивной шее. Точнее, лицо. Человеческое. Женское. Векша просто закрыл глаза и накрыл голову руками, ибо понял, что пришло в дом. Ему настал конец, и сомнений в этом не было. И лишь об одном он сейчас мечтал: умереть раньше, чем Кикимора начнет его жрать.

Мгновения каплями просачивались сквозь гробовую тишину. Векша с закрытыми глазами, мучительно стиснув зубы, изо всех сил вжался спиной в стену, ожидая страшного и губительного удара когтистой лапой. «Так и не смог узнать, что за дар мне Мора приготовила» – промелькнула нечаянная мысль и сразу потонула во всепоглощающем ужасе.