Чужие края. Воспоминания

«Просто предай себя Господу, дорогая, всего только, — говорила она, исполненная доброго чувства к этой темноволосой прямодушной девочке, которую не очень понимала. — Это так просто отдать свое сердце Богу».

Но Керри этого было мало: «Я должна быть уверена, что Бог примет меня, восклицала она. — Я готова предать себя Богу, но почему Он не желает меня принять? Почему не подает мне знак?»

Это было выше разумения старой миссис Данлоп. Она лишь твердила свое: «Предай себя Богу, дорогая, предай себя Богу».

Для Керри это были бурные годы. Отчаянье, порожденное в ней неспособностью твердо поверить в Бога, нередко толкало ее к безрассудству, но безудержное веселье не приносило ей счастья. Временами, с ужасом ощущая волнение в своей молодой крови, она казалась себе безнадежно порочной. И все больше пугалась просыпающегося желания.

Она была в это время темноволосой красивой девушкой, вполне зрелой для своих лет, всегда готовой посмеяться и острой на язычок, хотя норою слишком серьезной. У нее был и яркие тубы, розовые щеки, и с ее головы струился водопад каштановых кудрей.

Какой женский опыт она в те годы приобрела, я не знаю, она никогда об этом никому не рассказывала. Знаю только, что где-то в это время она страстно влюбилась в красивого молодого парнишку с чудесным звучным голосом, который однажды посмеялся над ней в церкви, когда у нее лопнул обруч. Он вырос в молодого человека высокого, светловолосого и с приятным обхождением, и, хотя его даже радовало, что он принадлежит к числу «неверующих», он исправно ходил в церковь, чтобы там петь и, я склонна полагать, ради того, чтобы увидеться с Керри. К тому же раз в неделю они встречались по вечерам в певческой школе.

Он пел так, что сердце замирало, проговорилась однажды Керри, но взгляд ее был спокоен. Она произнесла эти слова, когда была уже седая, но по ее глазам я поняла, что ее память по-прежнему хранит живое о нем воспоминание. Это все, что мы от нее услышали. Я думаю, его крупное, прекрасное тело нестерпимо волновало ее горячую кровь, и пуританский ее дух смертельно его боялся. Долго он любил ее или нет, я не знаю.

Знаю только, что он выделял ее среди других, и мы вынудили ее признаться, что он был «мил» с ней и что ей приходилось «держать его на расстоянии», поскольку она не хотела выходить за него замуж.

— А почему? — допытывались мы, увлеченные этой романтической историей.

— Потому, потому, что он не был хорошим. Он пил, и вся его семья пила. Ему трудно было быть хорошим, и я боялась, что если выйду за него замуж, то постепенно стану такой же.

Думала она так сама или нет, не берусь судить. Но в этот самый год заболела ее маленькая мама, юность для Керри резко оборвалась, и она с утра до ночи просиживала у постели умирающей. Глядя, как уходит ее мать, она дала зарок всегда предпочитать злу добро, веселью — смирение и всю жизнь сражаться с чувственностью, которая, как она отлично знала, была у нее в крови. Она будет хорошей, она во всем будет себе отказывать, она предастся Богу. Могла ли она в большей мере расстаться сама с собой? Если она посвятит Богу всю свою жизнь, сроднится с ним всем своим существом, он, может быть, подаст ей знак, что он существует, и тогда она сможет обрести его и за ним следовать.

Внезапная болезнь матери породила в Керри такой ужас, что она и думать забыла о своих сердечных делах. Мать открыто предпочитала Керри всем своим остальным детям. Керри так часто смеялась с ней вместе. У Керри были такие ловкие руки. Она так хорошо готовила и была так рачительна. И к тому же только она любила собирать травы и работать в саду. И она была такая сильная. Иногда она хватала свою крошечную маму и, как ребенка подняв ее в воздух, грозилась не отпустить, пока та не пообещает меньше работать и больше есть. «Ты, гадкая девчонка! — кричала маленькая женщина, делая вид, что ужасно сердится. — Отпусти меня немедленно, слышишь? Я твоя мать!» Но на самом деле ей это нравилось, и она прижималась к девочке. А Керри не просто любила свою мать. Она ее обожала, и им было легко друг с другом, если только речь не заходила о поисках Бога. Здесь Керри могла полагаться лишь сама на себя, ибо французской матушке не было дано понять томление сердца дочери. Ходить в церковь, опускаться на колени, когда отец читает молитву, держать дом в чистоте, заботиться о вкусной и сытной еде — этого ли не достаточно для женщины? Керри же с ней не спорила и нежно любила ее за то, что она такая невзрослая.

Теперь, болея, мать и правда стала ребенком и цеплялась за свою дочь.

Болезнь пришла как-то сразу. Однажды зимним днем мать пошла в холодный погреб, чтобы взять из банки огурчиков, а поскольку банка оказалась пустой, задержалась, чтобы открыть другую, непочатую, и простудилась. Скоро у нее начался мучительный кашель, а потом и воспаление легких. Керри не хотелось верить, что мать ее умирает, но она была слишком честна, чтобы обманывать саму себя.