Чужие подъезды

— Без него обойдемся… — буркнула дочь, убористо заполняя тетрадку девчоночьим почерком.

Бабаня выглянула из кухни — перед ней над столом нависла длинная седая челка пожилой дочери. Челка колебалась в такт движению пишущей руки.

— Позвони, а, Валь… — попросила бабаня. — Я боюсь без Илюши… током убьет.

Валя, чертыхаясь, разогнула уставшую спину, набрала номер редакции.

— Отдел писем… — сообщили в трубке детским голоском.

— Илью Семеновича, пожалуйста, — сухо обронила мать.

— И-лю-у-ша-а! — пропел голосок куда-то в пространство. — Тебя!

Валя долго ждала, пока сын возьмет трубку.

— Дорогая редакция, — так же сухо сказала она, — мы купили кроликов, а у них в ушах завелась шелуха. Посоветуйте в вашей рубрике «О том, о сем»…

— Ну, короче… — перебил сын. — Что случилось?

— Ты не забыл, что бабаня ждет тебя к шести?

— Дорогие читатели, — приветливо ответил Илья, — для того, чтобы у кроликов не шелушились уши, нужно хотя бы один день воздержаться от звонков в редакцию, пусть даже речь идет о таком священнодействии, как стирка.

Он повесил трубку. Мать быстро набрала номер.

— Захвати полбуханки ржаного, — сказала она.

…У выхода из редакции на скамеечке сидел Семен Ильич — длинный, сутулый, в просторном сером плаще.

— Приветствую, Семен Ильич! — Илья подошел и сел рядом.

— Здравствуй, сынок! — воскликнул отец, приобняв Илью одной рукой, второй он придерживал какой-то сверток. — Ну, как ты, как дома?

— Да по-прежнему… Слушай, опять на тебе какая-то хламида.

Неизменно свежевыбритый, с аккуратно подстриженной седой головой, Семен Ильич все-таки выглядел всегда неухоженным, «неприбранным». Может быть, это объяснялось тем, что он покупал себе слишком широкие рубашки, брюки, джемпера — в одежде он любил чувствовать себя свободно, сказывались привычки старого геолога.

— Где — плащ?.. — спросил отец, оглядев себя. — А это я в ГУМе купил, он импортный, польский. Ты считаешь, надо сузить? Ну я прострочу на машинке. Илюша, вот какое дело, я условиться с тобой хотел… Мне в месткоме обещают путевку на май для Вали. В Евпаторию. Твердо обещают. Там от нашего министерства прекрасный санаторий — ванны, диетическое питание, ну ты сам понимаешь…

— Ну?

— Для ее почек это необходимо — раз в году подлечиться. Так ты ей скажешь, что у себя в редакции взял, ну как в те разы с Кисловодском было…

— Ну хорошо…

— Только не проговорись, смотри!

— Ладно.

— И заранее начинай… Сегодня приди и невзначай так… за ужином, мол, обещают… Есть?

— Есть.

— Вот и прекрасно. На работе что нового? Каташев не уволился еще?

Илья усмехнулся весело, щелчком сбил упавшую на плечо отца сухую сережку с дерева.

— Я всегда удивлялся твоей памяти, ты всякую мою чепуху помнишь…

— С ума сошел! — возразил отец. — Почему твои дела — чепуха? У меня только один сын. Как же не помнить о его делах?.. Ой! — лицо его вдруг осунулось, он оторопело и испуганно смотрел на Илью.

— Что такое?

— Он, она же в мае не поедет! — расстроенно воскликнул Семен Ильич. Тьфу, старый дурак, совсем забыл — у нее же десятый класс, выпускной, в мае экзамены! Какая там Евпатория! Вот дурень старый, а…

— Ну, не расстраивайся.

— На июнь просить? На июль вряд ли дадут. Тогда уж на август… А?

— Ну конечно… — Илья кивнул на сверток, — что это у тебя?

— Да вот, — засуетился отец. — Илюша, вот сослуживица купила сыну, оказалось — велика. Я взял для тебя и не знаю: кстати, некстати?

— А ну, дай… — Илья раскинул на коленях темно-синюю водолазку, пощупал материю.

— Ну, ты молоток, Семен Ильич, блеск водолазочка!

— Нравится, да? — обрадовался отец. — Носи на здоровье, Илюша.

— Ладно, — сказал Илья, поднимаясь. — Ты уж извини, бабаня сегодня стирает, такой великий день…

— Конечно, конечно! — воскликнул отец. — Что ж ты сразу не сказал? Дома же волнуются, иди!

Защитив от солнца глаза, Семен Ильич, прищурившись, смотрел на Илью. Красивый у него получился сын, никто не скажет — солнце в каштановом чубе играет, глаза серые, насмешливые. Перед тем как завернуть за угол, Илья обернулся, отсалютовал отцу свертком.

— До свидания, до свидания, будь здоров, — пробормотал себе Семен Ильич.

Илья открыл своим ключом дверь, положил на тумбочку полбуханки ржаного, прислушался. Из кухни был слышен голос матери — профессионально внятный, с учительскими интонациями.

— И если в классе восемнадцать балбесов, то по истории будет восемнадцать двоек, говорю… Вы — завуч! Родителей боитесь? — говорю. Приведите ко мне восемнадцать родителей, я объясню им, что такое История!

Илья бесшумно надевал тапочки.

— Я учитель старой закалки, говорю, и вам меня на колени перед ведомостью не поставить! Плевала я на ваши девяносто восемь и семь десятых процента.

Не зажигая света, Илья на ощупь нашел за дверью старую заветную кошелку, в которой бабка держала яблоки, нащупал одно, вытер его о рукав рубашки и надкусил.

— А знаешь, мам, — продолжала на кухне мать уже тише и задумчивей. — Я, наверное, сильно постарела, со мной что-то случилось. Я опять, как в детстве, стала нищим подавать. Иду вчера по рынку…

— У нас нет нищих!