Чужие сны и другие истории

Можно сказать, что по жизненным событиям Хендри шел следом за мной. Когда я женился и стал отцом первенца, Хендри еще проходил период ухаживаний, только готовясь жениться и стать отцом. Мы тогда оба были начинающими писателями. Оба работали в университетской библиотеке, возвращая на место сданные книги. Оба подрабатывали во времена футбольных сезонов, продавая вымпелы, жетоны, пищалки, колокольчики и прочее. Оба обслуживали посетителей в одном тошнотворном ресторане на «полосе Коралвилл». Зачем я об этом пишу? Мы с Хендри виделись ежедневно, делали множество пустяшных дел, но каждый день испытывали воодушевление, поскольку нас ждало писательское будущее. Этим мне и запомнился Дон Хендри.

Что сказал Воннегут

Я не помню студента Писательской мастерской Тома Макхейла, будущего автора романов «Пристанище Фаррагана»[25] и «Принчипато».[26] Должно быть, я встречал его в Айова-Сити, но мы не были близко знакомы. Не помню я и «потрясающей бельгийской подружки» Макхейла. Так ее описывал Джон Кейси, которого очень удивило, что я не помню этой девушки. (В тысяча девятьсот восемьдесят втором году Том Макхейл покончил с собой; некоторые утверждают, что он умер от сердечного приступа.)

Зато я хорошо помню Джонатана Пеннера. Он был рослым парнем. Меня особенно впечатлял его профиль. Помню, как он наматывал круги по дорожке крытого стадиона, где ежедневно бегал и я. Пеннер запомнился мне сильным, неутомимым бегуном; он бегал гораздо быстрее меня. Однако главным, на что я обращал внимание в Айове, было развитие моих писательских навыков. Нередко писатели запоминают реальных людей хуже, чем выдуманных героев своих произведений. Меня бы не удивило, если бы Пеннер, прочитав эти строки, однажды позвонил мне и сказал, что вообще не бегал. Ни разу. (Однако меня удивило бы, если бы Джонатан Пеннер оказался человеком невысокого роста.)

Конечно, я мог бы позвонить Андре Дубьюсу и спросить, чья грудь приняла на себя кусок бостонского пирога: его или Крамли? Можно было бы позвонить Дэвиду Плимптону и узнать, не он ли бросался пирогом и в чью грудь метил. Но я убежден: провалы в моей памяти и даже ошибки знаменуют собой правдивость иного рода: то, что мы, создатели художественных произведений, забываем или искажаем, показывает, насколько для нас значимы «воспоминания». (Я хорошо помню, какую зависть и негодование вызывал Плимптон, продавший свой рассказ в один из тех журналов, что мужчины обычно прячут от жен и детей. На гонорар он купил дробовик. Кто-то из студентов выразил надежду, что Плимптон испробует оружие на себе.)

А как сложилась судьба моих однокурсников по Айове, не ставших писателями? Один преподает английский в средней школе, другой стал профессором права, третий — клиническим психологом (этот третий — Дэвид Плимптон).

Многие мои бывшие студенты из Писательской мастерской — пишущие и печатающиеся авторы. Назову еще несколько имен. Писательницами стали мои лучшие слушатели с курсов в Бред-Лоуф: Пэтти Данн и Элизабет Хайд, а также Кэрол Марксон — моя лучшая студентка в Брандейсе.

Однако не у всех моих студентов (в Айове и в других местах) хватило сил взять литературный мир штурмом. Как сложилась их жизнь? Один стал весьма уважаемым редактором в респектабельном нью-йоркском издательстве. Другой неплохо зарабатывает, сочиняя не романы, а вестерны. Третий — директор престижной частной школы. Многие стали преподавателями английского языка в средних школах и колледжах. С особой гордостью называю имя Карен Андес, чемпионки по бодибилдингу. Она написала книгу о бодибилдинге для женщин, о том, как наращивать силу. Я мало чем смог помочь Карен с ее первым романом (он так и остался неопубликованным). Но я был первым, кто привел ее в спортивный зал и дал ей в руки гантели. Сейчас я учусь у Карен, поскольку в моем возрасте (мне пятьдесят три[27]) книга о женском бодибилдинге и наращивании силы весьма превосходит мои нынешние способности.

Но лучше всего из студенческой жизни в Айова-Сити я запомнил свои ощущения женатого человека, мужа и отца. Это отделяло меня от большинства других студентов. У них хватало времени поговорить о писательстве; мне казалось, что они только об этом и говорят. Моим единственным собеседником был Хендри; на разговоры с другими у меня не оставалось времени. Я посещал всего один курс, зато работал на трех работах с частичной занятостью. В остальное время я либо возился со своим сыном Колином, либо писал.

У нас не было телевизора. Если по телевидению показывали что-то, заслуживающее просмотра, я усаживал Колина в коляску и отправлялся в соседний квартал, где жил Воннегут. В доме Курта я смотрел репортажи о Шестидневной войне,[28] качая Колина на колене. В другой раз, когда я смотрел передачу, а Колин то сидел у меня на коленях, то ломал что-нибудь из имущества Воннегутов, у нас с Куртом возник разговор о том, что я намерен делать в дальнейшем.