Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Интересно, что церемония установки памятника была рассчитана только на членов сообщества памяти и их гостей, в основном жителей Тамбова, Москвы и других больших городов. Жителей Нижнего Шибряя об установке памятника не предупредили и на него не позвали. Вероятно, авторы памятника, во-первых, предполагали, что селяне будут настроены к нему враждебно, и хотели избежать конфликта. Во-вторых, вероятно, что установка камня служила укреплению и объединению сложившегося сообщества памяти, а не (как памятники в Карандеевке) привлечению широкой аудитории и изменению локального нарратива. Вероятно, поэтому она была обставлена как частный праздник, а не общественное коммеморативное событие: на поле вокруг мемориального камня раскинули шатры, кейтеринговая компания из Тамбова привезла еду и напитки, приглашенных обслуживали официанты.

Спустя год после установки памятника, во время моей полевой работы, жители Нижнего Шибряя все еще терялись в догадках относительно того, кто установил камень. Рассказы об этом событии звучали комично. Одна из местных жительниц в интервью заявила, что ее испугал приезд в село посторонних людей. Она услышала, что они используют нецензурную брань в разговоре между собой, и на основании этого обратилась в полицию. Полицейские приехали в село, обошли шатры со столами, проверили документы у собравшихся, не нашли нарушений и уехали.

Члены «сообщества памяти» также старались не афишировать свою роль в установке памятника и признавали ее только в ответ на мой прямой вопрос. Глава Нижнешибряйского сельсовета Александр Королев заявил, что в день открытия памятника был в отъезде, не знает его инициаторов и так же растерян, как и односельчане. Однако респондент А. Е. прокомментировал это так: «[Мы] втроем ходили, место [для памятника] выбирали. Что он дурку гнет?»[86]

Парадоксально, но моя полевая работа показала, что местные жители в целом индифферентны к установке памятника. Нижний Шибряй вытянут с севера на юг, и жители южной части села говорили мне, что много лет не были в северной и не слышали ни про установку камня, ни про уничтожение крестов. Мой рассказ об установке памятника Антонову оставил равнодушными даже тех жителей, чьи предки участвовали в восстании.

В разговоре и с А. Е., и, позднее, с жителями Нижнего Шибряя удалось выяснить, что одним из основных антагонистов мемориализации памяти об Антонове оказался владелец земельного участка под местом убийства братьев Антоновых, живущий в Москве и приезжающий в родовую деревню несколько раз в год. Он отказался давать интервью и не дал разрешение на использование своей фамилии, но в неформальном разговоре подтвердил, что именно он снес несколько установленных на месте могилы крестов. В его семье сохранилась память о предках, погибших от рук антоновцев, поэтому его возмутила установка крестов и мемориала. В разговоре со мной владелец земли заявил, что планирует обнести свой земельный участок забором, чтобы помешать коммеморативным мероприятиям на нем. Помимо самозахвата чужой земли, он обвинил авторов мемориала в нарушении исторической правды: в его семье сохранилась память о том, что место убийства было расположено в 500 метрах от того места, где был установлен памятник, — в низине, где он был бы незаметен, куда сложно было бы доставить мемориальный камень и подъехать на машине ради торжественной церемонии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Полевая работа в Тамбовской области показала, что восстание не ощущается местными жителями как произошедшее очень давно. Его следы постоянно возникают и в социальной памяти, и в топографии деревень, затронутых им, и в ландшафте.

Особенность моей полевой работы состояла в том, что она проходила в сельской местности, практически не затронутой государственной мемориальной политикой. Мое исследование показало, что у сельских жителей оставалось широкое пространство для трансформации государственных или создания собственных коммеморативных практик. Установленные местными властями монументы, изначально созданные как «закрытые», фиксирующие определенную интерпретацию исторического события — например, глорифицирующие Вторую мировую войну, они использовали как «открытые» — например, для коммеморации жертв всех войн и массовых репрессий XX века.

Мне удалось выделить два основных нарратива рассказа о событиях восстания: героический и нарратив жертвы. Первый встречался реже, воспроизводили его в основном люди, использующие образ восставших для конструирования собственной идентичности и легитимации своей нынешней политической позиции, часто объединенные в сообщества памяти и заинтересованные в мемориализации восставших. Жертвенный нарратив чаще использовали не объединенные в сообщества люди с коммунистическими взглядами, считавшие восставших бандитами и настроенные против их коммеморации.