Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Когда началась продразверстка, у крестьян выгребали все. Я потом прочитал только, оказывается, считалось, что Тамбовская губерния более процветающая, и тут больше всего производится хлеба. На самом деле, по статистике, так, который продавался в том числе в Европу. Ну, зерновых я имею в виду. И в связи с этим размер и изъятия зерновых по губернии был очень высоким, непомерно высоким. Но планы надо было выполнять, и вот все здесь эти отряды продразверстки забирали все[33].

Респонденты, чьи симпатии лежат на стороне красноармейцев, называют восставших «бандитами», восстание — «бунтом», утверждают, что оно состояло из разрозненных, не связанных между собой очагов, приводят примеры грабежа и убийства крестьян участниками восстания, отмечают, что не видят серьезных причин для подъема крестьян, подчеркивают зажиточность сельской жизни и жестокость антоновцев:

Безвинных убивали-то, грабили, убивали. <…> Грабили: и скот уводили, и лошадей, и все грабили, и овцы. А что, тогда была корова, овцы, у людей. И последнее брали. <…> Антонов, он тут свирепствовал везде. Он зверь был[34].

На основе моих интервью можно выделить два основных нарратива, к которым обращаются местные жители при рассказе о событиях восстания: героический (о предках-антоновцах, боровшихся за свободу народа, или, реже, красноармейцах, ценой собственной жизни подавлявших бандитский мятеж) и, более частый, нарратив жертвы — о безвинно погибших в ходе восстания и о преступной политике государства в отношении крестьянства. Разница между нарративами заключается не в излагаемых респондентами фактах и не в избираемой ими стороне (восставших или красноармейцев). Герои их рассказов часто одни и те же: расстрелянные заложники (крестьяне, отказавшиеся выдать своих ушедших с антоновцами родных), сброшенные живыми в колодец красноармейцы, мирные инжавинцы, жившие в условиях постоянно сменяющих друг друга сил. Разница в нарративах заключается в эмоциональном отношении к событиям восстания. Респонденты, придерживающиеся героического нарратива, гордятся и восхваляют своих предков, находят убедительные причины для оправдания антоновцев или красноармейцев, представляют их участие в восстании как искренний порыв или подвиг. Авторы жертвенного (к ним относятся все противники восстания) жалеют, оплакивают, в своих рассказах рисуют мир несправедливости и насилия, участие в восстании или его подавление считают не свободным выбором, а стечением обстоятельств.

Героический нарратив воспроизводили в основном респонденты, которые во взрослом возрасте начали восстанавливать историю своего рода и искать образы и личности, на которых они могли опереться в конструировании собственной идентичности. Для нескольких (пять-шесть человек) такими личностями стали Антонов, другие руководители восстания (в частности, уроженец Инжавинского района Иван Ишин) или предки респондентов, участвовавшие в нем. Эта группа людей образовала отдельное сообщество памяти. Его члены хорошо знакомы или находятся в дружеских отношениях, вместе занимаются мемориализацией восстания, обмениваются литературой о нем и т. д. Опираясь на книги краеведов (в частности, Владимира Самошкина, Бориса Сенникова, Николая Тюрина), это сообщество памяти сконструировало нарратив сопротивления несвободе и борьбы с обстоятельствами. В его центре оказалась фигура участника восстания, с которой респонденты себя идентифицировали. В частности, в интервью респондента Н. С., бизнесмена из села Карандеевка, прослеживался лейтмотив гордости тем, что он является потомком крестьян-бунтовщиков:

Горжусь тем, что мои земляки были гордыми людьми, мужественными людьми, нашли в себе смелость оказать реальное, фактическое сопротивление той несправедливости, которая творилась в то время. И они ушли воевать за святое: за свою семью, за своих детей, за свое благополучие, за свое будущее лучшее, за свою деревню[35].